частенько посылали мальчика в соседний трактир за пивом, давая ему при этом монетку на пряник, а жены тюремщиков нередко просили его что-нибудь приколотить в доме или помочь поднести тяжелую корзину. Такая работа традиционно вознаграждалась спелым яблоком, засахаренными грушами, а то и только что снятым со сковороды жареным пирогом с требухой. Но мальчик был рад помогать соседям и просто так, уж больно скучно одному сидеть дома, ожидая, когда отец возьмет тебя с собой поиграть в комнату пыток.

Филипп шел впереди, засунув руки в потертые и вылинявшие настолько, что уже не возможно было определить их изначальный цвет, штаны, на нем была мятая рубаха и кожаный жилет на распашку. В отличие от любящего чистоту и порядок Петера, Филипп был больше похож на землекопа, нежели на судебного исполнителя и второго палача.

Подойдя к дому, Гер Филипп распахнул перед мальчиком дверь, приглашая его зайти внутрь.

Клаус никогда прежде не бывал в доме палача Баура, поэтому теперь он озирался по сторонам, разглядывая неожиданно богатую обстановку. На дверях были тяжелые шторы с золотым рисунком, а под ногами теплые, аккуратные коврики зеленого цвета. На стене висело небольшое зеркало в виде сердечка. Под зеркальцем была прикреплена полка, на которой лежали шпильки и ленты, при помощи которых крепились шляпки и чепцы фрау Баур и их с Филиппом дочери Эльзы.

Другая полка у самого пола предназначалась для уличной обуви. Вешалка для одежды прикрывалась небольшой ширмой, так что Клаус ее поначалу не приметил.

Разрешив мальчику не разуваться, Гер Баур проводил его в комнату, но вместо работы, которую ожидал Клаус, Филипп посадил его за стол и, принеся из кухни пышущий жаром чайник, разлил по чашкам ароматный напиток. Тут же на столе оказались свежайшие лепешки и две миски с медом, куда Гер Баур рекомендовал макать лепешки, чтобы было вкуснее. Кроме этого, он достал из резного и очень красивого буфета бутылочку малаги и, подлив ее в чай, предложил мальчику. На закуску, кроме лепешек, пошли лесные орехи и сушеные фрукты, которые в этом году стоили аж по десяти альбусов за горсть.

Угощая мальчика горячим чаем со сладостями, Филипп рассказывал ему о том, что всегда мечтал иметь сына, которого он мог бы обучать мастерству. Чета Баур жили вместе уже более двадцати лет, но кроме красавицы дочери других детей им так и не подарил господь. Правда, в своей единственной дочери – семнадцатилетней Эльзе Баур – Филипп и его жена Жанна души не чаяли, одевая ее как принцессу и ежечасно балуя. Но сын – это же совсем другое дело. Кому старый Филипп передаст премудрости мастерства? Кого обучит тонкостям, помогшим ему лично сколотить недурственное состояние? Во всяком случае, не этим лодырям и бездарностям, судебным исполнителям Бэка и Веселину, которые даже винты как следует закрутить не могут, не то, что воспользоваться ведьминым троном или лестницей для растягивания. Куда им, только и думают, как деньгу загребать да пузо набивать. И уж, конечно, не Михелю Мегереру, что ходит в учениках отца Клауса. Таких олухов, как этот Михель, еще поискать нужно. Потому, как мало того, что Михель Мегерер трус, каких мало, так он еще и до баб чрезмерно охочь. А это в палачовом деле недостаток самый скверный. Потому, как работать приходится с одними только женщинами, а тех следует донага раздевать да по разному связывать и выкручивать, так что человеку более чувствительному и смотреть-то тошно.

А ведьмы – они ведь, прежде всего, бабы и бабы хитрые. Вот прознает одна такая, что Михель Мегерер к ней воспылал страстью, и поставит условия, мол, я тебе – а ты мне. А Михель, он же дурак наипоследний, уши развесит и непременно бабу ту из тюрьмы вытащить попытается. А это же прямая дороженька на виселицу!

Так что, как-то само выходило, будто Филипп Баур оказывался кругом прав, и, действительно, не мог никому передать своего умения.

Все это было очень печально, отчего полупьяный Клаус жалел старину Филиппа чуть ли не до слез. Его то распирала обида за такого доброго и обходительного человека господина Баура и его жену, и он мечтал отправиться к господу, чтобы спросить его по-свойски, отчего тот не желает осчастливить семью Гера Филиппа долгожданным младенцем, то был готов прямо сейчас жениться на его дочери, с тем, чтобы Филипп мог называть его зятем и знал, что его знания и опыт не пропадут даром.

Он хотел было уже сделать это великодушное предложение, проглотив даже тот факт, что Эльза старше его на целых семь лет, а ему самому еще рано думать о женитьбе. Подумаешь, большое дело, когда речь идет о престиже профессии и о том, чтобы доставить удовольствие такому милому человеку, как палач Баур.

Потом Филипп вдруг опустился на корточки и, подняв расшитый шелком подзор, свисающий с кровати, извлек оттуда сундучок с инструментами. Обрадованный, что есть возможность блеснуть знаниями, порадовав тем самым добрейшего хозяина, Клаус тут же опустился на колени рядом с заветным ящиком и начал рассказывать, что там и для чего. Довольный Филипп то и дело кивал, хваля мальчика и гладя его по голове.

Время пролетело незаметно, так что, когда за окном послышался голос матери Клауса, зовущей его домой, мальчик с плохо скрываемым сожалением в голосе попрощался со своим новым другом.

На следующий день Клаус специально сидел на крылечке, поджидая, когда работающий в этот день Филипп выйдет из двери тюрьмы подышать свежим воздухом или отправится домой обедать, чтобы перекинуться с ним парой слов.

На самом деле он, конечно же, хотел продолжить начатый вчера разговор, но был бы доволен и простым приветствием, которым обычно обменивались между собой соседи. Он просто хотел увидеть господина Баура и еще раз почувствовать вдруг вспыхнувшую вчера дружбу.

Вопреки самым смелым ожиданиям мальчика, палач Баур не только поздоровался с ним и пожал ему руку, а еще и пригласил зайти в тюрьму, где он в этот день должен был дежурить в паре с Веселином.

Клаус много раз бывал в тюрьме и раньше, поэтому не заставил просить себя дважды.

На этот раз господин Филипп приготовил бутылку наливки и пирог с говядиной, который дала ему с собой жена. Откушав и поболтав о пустяках, Филипп вдруг сделался серьезным и спросил Клауса, собирается ли он служить в Оффенбурге вместе со своим непревзойденным в мастерстве отцом, или отец примет, наконец, должность комиссара, оставив работу на Клауса.

Обо всем этом мальчик не имел никакого понятия. Тогда Филипп поинтересовался, где, по мнению Клауса, лучше работать – на постоянном месте при каком-нибудь суде, тюрьме, или на разъездах.

Мальчик сказал, что, вероятнее всего, более интересно было бы переезжать с места на место, на что Филипп рассмеялся, заметив, что лучше работать там, где больше платят.

Он – Филипп уж поездил по свету. Был и в Баварии, где еще жива легенда о том, как сын местного герцога, вопреки воли отца женился на простой банщице. А отец потом, обвинив невестку в колдовстве, спешно произвел дознание, суд, да еще и утопил бедняжку, пока сын со свитой и друзьями был на охоте.

Правда, с утоплением там заминочка вышла, местный палач оказался незнакомым с методикой проведения этой казни, он привязал железный лом к волосам приговоренной и сбросил ее в воду. Но лом отвязался в воде, и женщина спаслась. Так что пришлось топить ее во второй раз. Уж он-то, Филипп, не опростоволосился бы таким образом. После того случая в Мюнхене всегда служили самые лучшие палачи.

Работа в разных княжествах отличалась только тем, что приходилось привыкать к твердым ценам, принятым на этой земле, хотя, по сути дела, оплата мало чем отличалась. Везде все было похоже, и повсеместно оплата зависела от сделанной работы. Потому что это же форменное безобразие, когда палач получает, как простой солдат, фиксированное жалование. Так же никакого старания не будет.

Например, в Лейпциге, кроме всего прочего, местный герцог оплачивал само присутствие палача на пытке. Это стоило 2 гульдена и 30 геллеров. Так что, даже если допрос каким-то чудным образом обходился без пыток, что случалось, правда, крайне редко, палач мог рассчитывать хотя бы на эти скудные барыши. В то время как в баварском Мюнхене палачу не платили ни альбуса за то, что он поднимал свой зад с супружеской постели и шел на допрос. Но зато там платили целый рейхсталер за то, что палач показывал