Правое ухо было разорвано, губы и нос превратились в сплошные раны. Брызжа в лицо Филиппа кровавой слюной, женщина усилила хватку, но ее мокрые от крови руки неминуемо соскальзывали с шеи бывшего палача, так что превратившийся было от страха в соляной столб Филипп сумел, наконец, разжать мертвую хватку, швырнув ведьму во вновь начавшую раскачиваться люльку.

Несколько секунд длилась агония, после которой женщина вдруг затихла.

Филипп хотел уже покинуть пыточный зал, как вдруг внимание его привлекла лежащая на скамье, где обычно отдыхал между пытками палач, ладанка. Точно такую же покойная Жанна давным-давно подарила Эльзе.

Отлично зная, что от арестованных принято отнимать вещи и ценности сразу же после доставки их в тюрьму, Филипп смотрел на дешевую вещицу полными слез глазами, повторяя про себя припев полузабытой детской песенки:

Так пела маленькая Эльза. Крошечная Эльза Баур, ради которой отец был готов заниматься любой работой. Ради этой светленькой головки в кудряшках и голубых лукавых глазок он жег и вешал, рубил и колол. Ради того, чтобы любимый ангелочек ни в чем не нуждался. Чтобы у нее все было, и сейчас…

Стон отвлек Филиппа от раздумий. Он решительно поднял со скамьи ладанку и, поцеловав, надел себе на шею, растерев лицо кровавыми руками. Получилось не очень здорово. Но он этого не понял.

Подошел к люльке. В луже собственной крови, не похожая на человека перед ним лежала искалеченная и не могущая умереть женщина. Единственный голубой глаз на красном от крови лице выражал отчаяние.

Филипп вспомнил голубые глаза дочери и, заплакав, вынул из-за пояса нож.

Голубой глаз глянул на него с пониманием и немой мольбой. Кровавое распухшее веко медленно закрылось и снова взлетело вверх, словно женщина пыталась кивнуть.

– Прощай, Эльза! Прощай, мой ангелочек, – прошептал Баур и вонзил нож в сердце страдалице, закричав при этом и заплакав от боли.

Он снова посмотрел на замученную женщину, но теперь уже не ощущая омерзения. Одна только жалость и неизбывное чувство вины.

Прижав к груди безвольный, окровавленный труп, он плакал, чувствуя, как теплое от крови тело в его руках постепенно остывает.

Наконец он сумел разжать объятия и уложить труп обратно в люльку, которая уже не могла причинить несчастной боли.

Потом он извлек из тела свой нож, закрепил его в стоящих рядом козлах, набрал в легкие воздуха и хотел уже упасть на лезвие, когда вдруг пыточный зал огласился тихим, словно ангельский колокольчик, голосом его дочери.

Остановившись в последний момент, Баур уставился на стоящую в дверном просвете женщину. Эльза была одета в тонкий белый саван, который окутывал ее остриженную головку, и причудливым образом закручивался на теле, так что казалось, будто Эльза в платье.

– Что ты здесь делаешь, отец? Пошли со мной.

– С тобой, с ангелом моим ненаглядным, в рай? Да, разве ж я достоин рая, после того, как своими руками убил тебя?!

– Мне трудно стоять. Я вчера рожала, – Эльза обхватила дверной косяк, мотая головой. – Ты не поможешь мне?

Баур тот час бросился к дочери. И вовремя, как раз когда Эльза упала в обморок, и он успел подхватить ее безвольное тело.

Эльза была теплой и легкой. Но легкой, как может быть легкой миниатюрная женщина. Хотя, кто может сказать с достоверностью, взвешивали ли когда-нибудь ангелов? И какой при этом получился вес?

Одного прикосновения к дочери было достаточно для того, чтобы Баур пришел в себя и понял, что его Эльза жива. А только что он заколол, послав без отпущения грехов в ад, совершенно другого человека.

Взвалив Эльзу себе на плечо, Филипп вынырнул в коридор, где оказался окружен людьми в доспехах, которые помогали идти или тащили на себе потерявших последние силы женщин.

Опережая всех, он ринулся к лестнице и вскоре достиг черного хода. Вдоль улицы размещалась вереница телег, крытых повозок, фургончиков и карет, в которые укладывали женщин, наскоро прикрывая их наготу одеялами и плащами, после чего повозки трогались с места, пропадая в темноте ночи.

Тело дочери обтягивала занавеска, содранная каким-то не в меру скромным рыцарем с окна кабинета начальника тюрьмы. Когда Филипп положил ее в карету, она пришла в себя. Не долго думая, Баур нырнул в карету вслед за дочерью, притворяясь раненым.

Карета тронулась с места. Теперь все более или менее начало вставать на свои места. Кто освободил Эльзу? – Конечно же, второй тюремщик, о котором не сказал Миллер, но который был занят камерами второго этажа, в то время пока Баур отпирал двери на первым. Кто была та, убитая Бауром из сострадания, женщина? А какая теперь разница?!

Ехавшие рядом с каретой воины не пользовались ни факелами, ни фонарями, боясь, что огонь может привлечь любопытных. Впрочем, и возница, и сопровождающие рыцари, по всей видимости, знали дорогу.

Уставшая Эльза вскоре заснула на плече отца. Филипп гладил дочь по остриженной головке, обещая ей, что очень скоро он увезет ее далеко-далеко, где вместе они воспитают внуков и вообще все будет хорошо.

Как вдруг напротив Филиппа в карете зашевелилась пустота. Первым делом Баур ощутил запах крови, и тут же одноглазая ведьма бросилась на него, изрыгая проклятия.

Филипп отшатнулся, замахал руками и проснулся.

Карета стояла на месте. Должно быть они прибыли куда-то. Филипп посмотрел в сторону, где должна была находиться его дочь, и ужаснулся, рядом с ним на сидении лежал белый погребальный саван. В то время как Эльза, его Эльза, осталась в тюрьме.

Филипп вскочил, но что он мог сделать? Он взял в руки саван, догадываясь, что должно быть, сошел с ума и вместо того, чтобы спасти свою дочь, вынес из тюрьмы саван.

Проклиная все на свете тюрьмы и всех на свете палачей, Филипп зарыдал и в то же мгновение проснулся. Рядом с ним была дочь, которая проснулась, когда Филипп закричал во сне, и теперь пыталась привести его в чувства.

– Все закончилось, папа. Мы в безопасности, – улыбнулась она Филиппу из темноты кареты.

Филипп сжал ее в объятиях и не отпускал до тех пор, пока кто-то из сопровождающих их рыцарей не открыл дверь кареты и не предложил им войти вместе с другими в обитель, куда везли теперь всех спасенных женщин.

Спустя месяц после налета на Виттенбергскую тюрьму в Ортенау состоялся торжественный съезд рыцарей ордена Справедливости и Милосердия, на котором было постановлено выявлять и, по возможности, истреблять людей, множивших процессы против ведьм. В первых рядах числились проповедники, ученые-теологи, занимающиеся вопросами, связанными с методами определения и поимки ведьм, а так же обычные горожане, от которых либо слишком часто поступали доносы, либо которые служили в судах агентами по работе с населением. Таких было тоже немало.

Но опаснее всех все равно были те, кто мог рассказывать о своих наблюдениях и методиках, обучая, таким образом, новых судебных исполнителей и членов добровольных городских дружин.