казенные каменщики. Видите, Фандорин, тут даже и улицы так названы – Большие Каменщики и Малые Каменщики. Очевидно, из-за этого Яузские, они же Таганские ворота какое-то время именовались Каменными, а потом это прозвание не прижилось и было забыто.

Историки находились на квартире у Николаса. Снова сидели у стола, заваленного картами, схемами и ксерокопиями старинных документов, однако между партнерами произошло психологическое перераспределение ролей, не слишком бросающееся в глаза, но в то же время очевидное обоим. Главным теперь стал магистр, а доктор оказался в роли докладчика, да к тому же еще и вынужденного оправдываться.

– Вторая моя ошибка тем более непростительна. Я произвольно решил, что сажени, о которых говорится в грамотке, – это стандартная мера длины, известная со старинных времен и получившая повсеместное распространение с восемнадцатого века: так называемая косая сажень, размер которой в 1835 году был официально приравнен к 48 вершкам, то есть к 213 сантиметрам.

Болотников встал, широко расставил ноги, поднял и развел руки. Получилось некое подобие буквы X.

– Вот косая сажень: расстояние от кончика левой ноги до кончика правой руки. Поэтому я и решил, что 230 саженей – это 490 метров. А между тем – и мне стыдно, что я упустил это из виду – в семнадцатом веке чаще применяли так называемую прямую сажень: расстояние между пальцами рук, вытянутых горизонтально, вот так. – Максим Эдуардович встал в позу рыбака, хвастающегося рекордной добычей. – Это 34 вершка, то есть 152 сантиметра. Обнаруженный вами дом находится в 350 метрах от прежних Яузских ворот, то есть именно в 230 прямых саженях!

Каждое новое подтверждение своей правоты вызывало у Николаса сладостное потепление в груди и блаженную улыбку, с которой триумфатор безуспешно пытался бороться – губы сами расползались самым недостойным образом, что, должно быть, усугубляло раны, нанесенные самолюбию докладчика. Впрочем, нет. Следовало отдать Максиму Эдуардовичу должное: он и сам до такой степени был возбужден и окрылен поразительной находкой, что, кажется, начисто забыл о гоноре и амбициях.

– Далее, – улыбнулся он в ответ на улыбку Николаса. – Современная Таганская улица триста лет назад была главной улицей черной Семеновской слободы – вот вам и наша «черная слобода». Всё сходится, Фандорин, все указанные в письме приметы. А теперь самое главное – про дом. Я поднял документы по истории застройки на этом участке и обнаружил кое-что интересное. Вот, смотрите.

Коллеги склонились над копией скучного, официального документа с прямоугольным штемпелем.

– Дом №15, предназначенный на снос как ветхий и не представляющий культурной и исторической ценности, был выстроен в 1823 году купцом Мушниковым. В 1846-ом, 1865-ом и 1895-ом перестраивался. В 1852-ом и 1890-ом горел. Одним словом, обычная история обычного московского дома, зацепиться вроде бы не за что. Но… – Болотников положил поверх ксерокопии тетрадь со своими записями. – Смотрите-ка, какие факты мне удалось откопать. Во-первых, фамилия владельца. Неизвестно, кто именно из Мушниковых построил дом, но вообще-то Мушниковы – довольно известная в прошлом веке семья хлыстов, которые, должно быть, устраивали в интересующем нас доме молитвенные собрания и бдения. Число тринадцать у одного из хлыстовских течений имело особый, сакральный смысл, чем, очевидно, объясняется и диковинное количество окон.

– Это все замечательно, – забеспокоился Николас. – Но при чем здесь фон Дорн? Он ведь жил на полтора века раньше!

– Погодите, погодите. – Архивист подмигнул с видом Деда Мороза, который сейчас достанет из мешка свой лучший подарок. – Про дом Мушникова написано, что он «бревенчатого строения поверх белокаменного фундамента, единственно уцелевшего от бывшей на том месте ранее деревянной же дубовой постройки – колдуновского дома, что сгорел при пожаре 1812 года». Почти вся эта часть города при нашествии французов выгорела и отстраивалась постепенно, на протяжении полутора десятилетий.

– Колдуновский дом – это по фамилии прежнего владельца? – осторожно, словно боясь спугнуть добычу, спросил Николас. – Или…

Болотников улыбнулся:

– Похоже, что «или». В одном из полицейских донесений Таганской части, датированном 1739 годом, мне попалось упоминание – единичное, мимоходом – о каком-то «колдуновском доме, он же валзеров». А в росписи окладных жалований Иноземского приказа за 1672 год и потом еще в деле о заготовке лекарственных трав Аптекарского приказа от 1674 года я дважды обнаружил имя «апотечных дел мастера немчина Адамки Валзера». Вам отлично известно, что москвичам той эпохи аптекарь, да еще из басурман, должен был представляться колдуном.

– Немец! – вскричал Фандорин. – И Корнелиус был немец!

– Так-то оно так, но на этом факты, которыми мы располагаем, исчерпываются и начинаются предположения. Каким образом вышло, что на фасадной стороне послепожарного дома оказалось столько же окон, сколько было в доме аптекаря? Случайное совпадение?

Магистр затряс головой:

– Конечно, нет! Мушников наверняка купил участок с развалинами Колдуновского дома именно потому, что хлысту такое неординарное количество окон должно было показаться доброй приметой. Возможно, дом выгорел не дотла и контур фасада еще просматривался. Или же просто сохранилось воспоминание о допожарной постройке с чертовой дюжиной окон. Ведь после нашествия Наполеона миновало каких-нибудь десять лет.

– Вот и я так думаю. – Максим Эдуардович отодвинул бумаги в сторону, повернулся к Фандорину и сказал, чеканя слова. – А самое для нас существенное то, что Мушников отстроился на том же самом фундаменте. Вот вам «подклеть знатна» – и при Великом пожаре не сгорела. Надеюсь, вы понимаете, Фандорин, что это значит? И договорил громким шепотом. – Нам не нужны ни спонсоры, ни чиновники. Мы можем добыть Либерею сами!

* * *

На подготовку пришлось потратить целых три дня, хотя кладоискателей одолевало мучительное нетерпение. Николасу удавалось уснуть только перед рассветом – на два-три часа, не больше, а Болотников, судя по красным векам и кругам под глазами, кажется, и вовсе лишился сна.

Время ушло не на заготовку необходимых инструментов – Фандорин просто передал Сергееву список, и в тот же день на Киевскую доставили две легких швейцарских лопаты какой-то особенной конструкции, две кирки, домкрат, два обычных дворницких лома, фонари, веревочную лестницу и электрический бур – на случай, если придется делать шурфы.

– Подземный ход копать будете? – спросил Владимир Иванович как бы в шутку, а сам так и впился своими серыми глазками в кипу бумаг, лежавшую на столе.

– Да, надо кое-что поискать, – небрежно ответил Фандорин.

– Ясно, – кивнул полковник.

Из-за него и произошла проволочка. Три вечера ушли на отвлекающий маневр. Партнеры выезжали со всем инструментарием на какие-нибудь произвольно выбранные развалины (сначала на руины фабрики в Текстильщики, потом в Замоскворечье и в Марьину Рощу), начинали ворочать глыбы и копать землю.

В первый раз явился сам Сергеев. Походил, посмотрел. Уехал.

Во второй раз полковника уже не было, но из-за обломков то и дело выглядывали охранники. Когда сунулись совсем близко, Николас произвел мобилизацию: вручил молодым людям лопаты и велел перетащить с места на место огромную кучу мусора. Мальчики вспотели, перепачкали свои замечательные костюмчики, одному зашибло щиколотку упавшим кирпичом.

В третий раз Фандорин и Болотников трудились в полном одиночестве охрана осталась снаружи и интереса к копательству полоумных историков больше не проявляла. Это означало, что пора, можно.

План составился такой. Сергеевских красавцев поставить на углах дома номер 15, чтобы никто не совался – проблемные подростки, алкоголики, бесприютные любовники, да и с милицейским патрулем, который заинтересуется лучом света, мелькнувшим в подвальном окошке, охранники тоже без труда договорятся. Николас и Болотников вскроют гнилую дверь, спустятся вниз и будут следовать инструкциям Корнелиуса фон Дорна. Если (о если!) удастся что-то найти, попытаются сделать самую предварительную и приблизительную оценку клада, но наверх выносить ничего не будут. Более того – для конспирации поедут