– Кровный вопрос. В прежней жизни мне была выделена только четверть жизненной силы, и, стало быть, на три четверти я принадлежала миру несуществования. Это, конечно, не научный термин, для простоты так говорю.

– Понимаю, – сказала Люба.

В ответ Марина зычно гоготнула.

– Когда ситуация вывернулась наизнанку и я оказалась в «Новом Свете», у меня обнаружились особые свойства к ориентировке в мертвом мире. Понятно?

Люба не знала, что ответить, и сказала:

– Не знаю.

– Чего там непонятного, – Марины вышла на берег полноводного, беззвучного лесного ручья. – Я, понимаешь ли, чую останки, фрагменты, частицы, как вам будет угодно, не до конца мертвой жизни. В толще почвы, подмогильными плитами, за штукатуркой стен. Прибор, разумеется, помогает, но в нашем деле, как раньше в старательском, очень важен природный нос.

Марина вошла в ручей. На третьем шаге темная, быстрая вода была ей уже по грудь. Еще через пять шагов квартеронка уже выбиралась на противоположный берег. Обернувшись к мнущимся спутникам, она сообщила.

– За мной. Комбинезоны не промокают.

Когда шумно обтекающая команда воссоединилась, было сообщено:

– За этой рощицей уже и лагерь. За мной!

Вадим позволил трем-четырем березам затесаться между лидирующей Мариной и группой аутсайдеров, в которую кроме него входила и Люба, и задал вопрос, уже давно скопившийся под небом.

– О чем это ты так увлеченно беседовала с этим старым хрычом? Там в музее.

– А? – непонимающе переспросила девушка, хотя сразу и все поняла.

– Я спрашиваю…

– Ну ты же сам слышал, когда подошел.

– А когда еще не подошел?

– Да он и не хрыч, – дернула плечом Люба.

– Хрыч, хрыч, знаешь, сколько ему лет?!

– Он сказал, что и сам не знает. А ты что, знаешь?

– Для чего он хвастался… в смысле, что он хотел продемонстрировать этими…

– Он говорил, что «с Лермонтовым на дружеской ноге», и тот ему посвятил целую поэму.

– Какую еще поэму?

– Он сказал, что я могу и сама догадаться.

– Черт с ней, с поэмой, я про часы. У него часы в кармане, которые ходят.

– Ну и что?

– Ты что, не понимаешь, что это значит? – вкрадчиво понизил голос Вадим.

– А что это значит?

Идиотский разговор, подумал Вадим, отставая на полшага.

– Не отставать! – донеслось из-за маячивших впереди сытых белых стволов. Вадиму здешние березы еще с самого его первого выхода в «свет» напоминали голландских коров с подмытыми выменами.

– Ты вроде как расстроился.

– Да нет.

Открылась полянка, на ней лагерь. Четыре длинные палатки, стоящие крестом. В перекрестье костер с коптящимся казанком. Костром заняты две по очереди зевающие личности. Рядом, на перевернутом ведре сидел пожилой некрупный мужчина в черном комбинезоне, круглых очках и стругал невзрачную палочку перочинным ножичком.

– Это он, – шепнул Вадим Любе.

– Кто?

– Не узнаешь?!

Марина в этот момент подошла к сидящему и что-то пошептала ему на ухо. Он повернул маленькую сухую голову в сторону гостей и грустно улыбнулся.

– Неужели никогда не видела?! Ведь вся страна зачитывалась! Как раз в твое время.

Люба ответить не сумела, не успела. Черный мужчина перестал стругать, встал и сказал негромко:

– Подъем!

И вокруг как-то сразу образовалась множественная возня. Из палаток выпархивали юноши и девушки, расхватывали «миноискатели», полулежавшие шеренгой на «коновязи», что-то жуя на ходу, и, напевая неизвестные песни, топали вслед за черной фигурой, уже углублявшейся в подлесок.

Подлетела Марина.