– Пошли.
Уже на выходе из леса, когда стеклянный параллелепипед уже замаячил широкоформатным привидением меж стволов, Люба спросила:
– А где они все?
– Не понял.
– Эти, Галилей и все. У нас в Калинове есть кто-нибудь?
– Да особо великих я не знаю. Есть генерал-полковник, говорят, отличный мужик, только с детьми не повезло, ну это обычное дело. Купец первой гильдии есть, поставщик двора его величества, его редко видят, все молится. А, князья Бобринские, боковая какая-то ветвь от тех исторических Бобринских, ну, известных.
Люба отрицательно покачала головой, она не знала ни боковых, ни основных.
– Усадьбу-то ты знаешь, где раньше техникум был?
– А-а.
– Так вот это их домик.
– Им что, все вернули?
– И вернули, и реставрировали.
– А техникум?
– Да кому сейчас нужен политехникум. Нет работы для такого образования. Или очень мало. Сейчас все другие должности.
– Ну хорошо, а Наполеон где сейчас живет?
– Я точно не знаю, может, во Франции или еще где. Ты что, хочешь на Наполеона посмотреть?
– А можно?
– Почему бы нет. Ты должна посмотреть мир. Когда врачи разрешат, можем слетать. Знаешь что, ты составь список. Подумай и составь. Фамилий на десять-пятнадцать.
– Это что, специально для меня такая услуга?
Вадим замялся.
– Не скажу, насколько специально, но для тебя я очень постараюсь.
Люба отвернулась и стала смотреть в сторону.
– Главное, чтобы он был захоронен как следует. Тот, кого ты хочешь увидеть.
– Что это значит?
– Да ведь многие требовали в завещании кремации, да еще и пепел над морем развеять. Или спустить по Гангу. Тут уж никаких шансов на воскресение. Так что у японцев и индусов мало шансов на воскресение. И другие были религии странные. Были народы, которые своих покойников выбрасывали диким зверям на съедение. С египтянами хорошо, мумии хоть и старенькие, но зато сохранность, да если еще и надпись на гробе, саркофаге, как у них называется, так это же любо-дорого. Самое гиблое дело – безымянные кости.
– Почему?
Вадим вздохнул, потом еще раз, кажется, в его «лекции» не было четких пояснений на этот счет.
– Ты знаешь, я сам еще не вполне тут разобрался. Помимо этого самого ДНК, нужен еще какой-то минимум информации о человеке. Понимаешь?
– Нет.
– Ну, проще всего оживить человека, если есть кусок коры головного мозга, плюс написанная этим человеком, то есть трупом, вернее, когда он был еще живым, например, подробная автобиография. Если человек умер недавно, очень важно, чтобы о нем было кому рассказать. Мне один мой друг, Валерик, тот, что из Сахары, объяснял это в образной форме, объяснить?
Люба кивнула, хотя огня жадного любопытства в ее глазах не горело.
– Представь себе, что ты идешь по парку, задумалась о чем-то о своем и вдруг слышишь мелодию. Точно знаешь, что мелодия знакомая, очень знакомая, но ЧТО это за песня, еще не знаешь. В твоем сознании мелодия должна соединиться с каким-то воспоминанием, ассоциацией, хотя бы с парой слов из нее – вот это внезапное соединение и будет как бы воскрешением песни. Я сумбурно, конечно, изложил, грубовато…
– Я все поняла.
– Короче говоря, без логоса не обойтись.
– Без чего?
– В общем, главное должно быть сказано словами.
Она никак не могла привыкнуть к виду своих родителей. Они были намного старше тех, что она помнила. Отец теперь был почти нормальный, смуглый шестидесятилетний мужчина с седым чубом, чуть прищуренным правым глазом и замшевой каплей на правой щеке. Единственная отметина новых времен – шикарные новые зубы вместо склада мокрого металлолома, что раньше лязгал во рту. Мама – совсем старушка, но свежая, пунцово-губая, с ясным до идиотизма взглядом. Где она провела двадцать лет, пока отец оставался на месте? Ответ на этот вопрос Люба знала, но он ее не успокаивал. Как будто легкая тошнота появлялась в самой глубине души, при каждом их визите. Правда, постепенно она научилась как бы отлавливать ее и запихивать в нишу без названия. И «работать» с тем, что есть, то есть вести себя так,