теперь заливало всю сцену тяжелым, томительным теплом.

— Сказать честно…

— Да что уж там. Пусть думают, что хотят, а я вину искупал.

— Вину?

— Тогда ведь, во время первого выхода все же из-за меня началось. Я первый обнаружил этих индейцев, и заколол их спящего часового. Они и взбеленились. А их в дозоре оказалось с десяток. И устроили они мне око за око. Иногда это бывает мало.

— Ахтунг!

— Поня-ятно. — Протянул Фурцев.

Группа измученных людей в грязном белье, медленно, обреченно шевелилась возле скамейки. Но чем-то эта картина не устраивала немцев, чего-то они еще начали требовать, задирая стволы автоматов. И быстро тараторя по своему. Один автоматчик убежал, посланный 'ехидным' куда-то в обход трибуны, готовящейся стать местом преступления против человечности. Убежавший, почти сразу же появился вместе с офицером, тем самым, любителем моноклей и стеков.

— Да что вам, суки, еще надо?! — Выкрикнул вместе с дымом Ляпунов, вставая с места.

— Ну, что командир, будем прощаться. — Сказал Мышкин.

…Зельда: Я все время сомневалась. Даже после того, как подсмотрела, что вы задушили госпожу Изифину.

Теодор: У меня не было другого выхода, когда она начала измерять меня своим сантиметром, я, не знаю почему, понял — она сейчас все поймет.

Зельда: Да, она невероято умна, ей было досаточно двух минут беседы с вами, чтобы заподозрить неладное, несмотря на всю вашу маскировку.

Теодор: Я думал это из-за Зизу.

Зельда: Не-ет, у нас многие проверяющие люди с капризами. Что там собачка, один комиссар решил приехать сюда с женой.

Теодор: И что?

Зельда: И приехал. Ну, дура эта, конечно, решила, что это обыкноенный университетский кампус. Только шикарный.

Теодор: Кстати, я задушил госпожу Изифину, которой вы все время восхищаетесь, по-настоящему, она была мертвая, как же так вышло, что она оказалась в коляске там на лугу, когда мы вышли? Кривая, но живая же!

Зельда: Мысль нельзя окончательно задушить, Теодор. А госпожа Изифина олицетворение мысли. После ее гибели сразу занемог Зепитер, она в каком-то осмысле порождение его замыслов, у них прямая ментальная связь, все сразу открылось. Дальнейшее поведение наших господ гениев строилось с учетом того, что они знали, что вы убийца и возможный их всех погубитель. Вы, наверно обратили внимание, что они все двигались и говорили немного как замороженные.

Теодор: Да, они были похожи на слегка пришибленных, но я ни за что бы не догадался, что они все знают. А почему они тогда на меня не набросились сразу, ведь среди них столько было мужиков. И кузнец этот, да потом и еще один появился, волосатый…

Зельда: Посейтун.

Теодор: Как угодно. Почему они не сопротивлялись?

Зельда: Они сопротивлялись в меру своих возможностей. Господин Диахус пытался вас напоить, господин Асклерат пытался уговорить подвергнуться мыслеочистительной процедуре, и вы навсегда забыли бы, для чего прибыли сюда, госпожа Афронера пыталась соблазнить.

Теодор: Я думал, она будет меня как-нибудь очень изысканно соблазнять, а она, пардон, сразу схватила меня за причинное место.

Зельда: Вы должны понять, наши гении существа особого рода, можно даже сказать, что это новый этап в развитии гомо сапиенс. Они лишены родственников в привычном смысле смлова, национальности, и в меньшей степени, чем все прочие, связаны узами конкретного пола. Они вообще как бы менее телесны, чем обыкновенные люди, они дольше живут, меньше болеют, они свободнее в выборе наслаждений. И главнейшее из наслаждений — свободное, ничем не стесненное творчество. А высший тип творчества, это творить самого себя. Но вместе с тем, они не способны причинить вред человеку, тем более убить его. Даже самому страшному, самому грязному человеку.

Теодор: На меня намекаете?

Зельда: Следуя по пути совершенствования от животного все выше и выше, человек становится олимпийцем, таковы все жители нашей Деревни. В процессе взрастания духовного в человеке неизбежно появляется и укрепляется моральный запрет на погубление не только себе подобного, но и всякой жизни. Им легче дать убить себя, чем пролить чужую кровь. Никакая страсть, не способна преодолеть этот запрет.

Теодор: Так они беззащитны?

Зельда: Их защищает само устройство нашего мира. Они беззащитны, но до них нельзя добраться.

Теодор: Но я то добрался.

Зельда: Представляете, какой ужас вызывало у них каждое ваше движение!

Теодор: И я ничуть не жалею, что вызывало.

Зельда: Вспомните тот лужок возле музея. Они вышли во всеоружии, кажется, они пытались вас испугать или хотя бы смутить.

Теодор: И для этого этот Зепитер нарядился быком?

Зельда: Зепитер гений метаморфозы, он может обратиться в кого угодно, в животное, в дерево, в облако, в этот раз он видимо решил, что вид смнего тысячеглазого быка, да еще в совокупности со львом огнегривым, и орлом из живого золота, смутит вас и отвратит от вашего неизвестного, но страшного замысла.

Теодор: Но бык этот даже не попытался, как следует пободаться.

Зельда: Но я же уже объяснила вам, олимпиец уже не есть вполне человек, он не в состоянии причинить зло, даже ради собственного спасения. Зепитер был в ярости, но в интеллектуальной, умственной, он метал молнии, целые пуки молний, но молнии эти были мыслительные и для вас не опасные.

Теодор: А для вас?

Зельда: Меня обжигало порой, но я терпела.

Теодор: Ну ладно, все это пусть, пусть это такой научный полубожественный рай, но почему же в нем не предусмотрены меры самозащиты, кто-то ведь должен защищать тех, кто не в силах защищаться сам?

Зельда: Такая защита была. Мой Альф.

Теодор: Этот огромный парень, которому вы, судя по всему, отрубили голову?

Зельда: Да, это хранитель Патрик по моей просьбе целый год сооружал над этим окном, что-то вроде гильотины. Патрик существо вполне ничтожное. Он всем сердцем ненавидит и Деревню, и всех ее обитателей, но на настоящий бунт он не способен. Целыми днями он вел со мною иносказательные (боясь, что Альф подслушает) заговорщицкие беседы, но по своей воле, поверьте, не посмел бы волосок тронуть даже на голове господина Асклерата стерилизовавшего его при приеме на работу.

Теодор: Зачем стерилизовавшего?

Зельда: Чтобы он случайно с какой-нибудь подгулявшей нимфолабкой или неразборчивой госпожой не дал ненужного потомства. Аборт у нас в деревне вещь невозможная. Что потом делать с таким ребеночком. Наши олимпийцы, как я уже говорила, существа открытые всем видам любви, посмотрите хоть на того же сэра Зепитера, он разве, что дерево не соблазнял. А возлюбленные лошади, быки, дельфины… да вы