особенности — отчета годового. Годовой отчет занимал у бухгалтерии, как у меня план, полтора-два месяца усиленной работы. Оплата сверхурочных часов была запрещена, но обычно все работники бухгалтерии получали, в виде премии «за успешное составление годового отчета», — хотя бы он был составлен и весьма не успешно, — по месячному и больше окладу. Так же получал и я со своими работниками за составление годового плана. Эта премия, пожалуй, заменяла наградные, которые раньше выдавал хозяин своим работникам к Пасхе или к Рождеству. Теперь она приходилась перед весной, всегда с нетерпением ожидалась и была для нас не малым подспорьем…

Приехав на завод, невольно я обратил внимание на главбуха. Я подозревал, что у него с прошлым не совсем в порядке: походкой или манерой сидеть, разговаривать, не знаю, но чем-то напомнил он мне старых офицеров, которых встречал я в концлагерях. Спустя год-полтора, когда мы уже хорошо знали друг друга, моя догадка подтвердилась. Сидели мы однажды вдвоем за бутылкой вина, почему-то заговорили об армии — подвыпивший главбух пустился вспоминать, какую форму носили в царское время разные полки, обнаруживая в этом большие познания. Я подлил масла в огонь, вспомнив фамилии знакомых по концлагерю офицеров, — оказалось, что одного из них главбух хорошо знал. Он так расчувствовался, что заплакал и открыл тщательно скрываемую тайну: он — бывший офицер, конногвардеец. В гражданскую войну, раненым, он остался в занятом красными городе, добрые люди укрыли его, достали ему документы — опростившись, о тех пор он живет под чужой фамилией. После этого нечаянного признания мы бережнее относились друг к другу.

Заместителем у главного бухгалтера работал местный человек, из крестьян, Волков. Нескладно, но крепко скроенный, среднего роста, с широкоскулым лицом с узкими щелками глаз, Волков был туповатым и туго соображавшим человеком, но работником усидчивым и добросовестным. Плохо зная учет, он нередко обращался ко мне за советами и помощью; должно быть знанием или дружеским отношением. Я приобрел у него большое доверие и он заходил ко мне поболтать и не по делу. Однажды, по привычке покашливая и шмыгая носом, Волков сказал, что хочет подать заявление о приеме в партию: парторг говорил ему, что примут.

— Мы должны быть сознательными строителями социализма, — смущенно улыбаясь может быть фальши казенных слов, говорил Волков. — Почему мне не вступить в партию? Я из крестьян:, работаю честно.

Я ответил, что это личное дело каждого и советовать тут я не могу. Про себя подумал: что его тянет в партию? Конечно, не социализм и не коммунизм, к которым он вполне равнодушен. Вернее другое: у Волкова молодая, бойкая, очень напористая жена, командир в семье. Скорее она решила, что её недалекий муж, оставаясь беспартийным, вряд ли продвинется дальше своего нынешнего места. Будучи членом партии, он может рассчитывать стать главбухом: партии нужны свои люди на ответственных постах. Волков; для этого вполне подходил: с незапятнанным социальным происхождением, он мог быть идеальным беспрекословно повинующимся партийцем.

Ничего не меняло, будет на заводе главбухом: бывший гвардейский офицер или член партии Волков. Оба должны подчиняться одинаковым правилам и оба одинаково должны делать вид, что тщательно выполняют их.

Вызывает Непоседов. В кабинете у него сидит тетя Паша, наша уборщица. Еще не старая женщина, лет около сорока пяти, она похожа на старуху: маленькая, сухенькая, со сжавшимся в кулачок морщинистым лицом — жизнь не баловала тетю Пашу. Она подметает контору, топит печи, моет полы — работы ей хватает. У нее, вдовы, двое детей, лет 13–14. Как тетя Паша обходится с ними, одному Боту известно: получает она всего 110 рублей в месяц.

Непоседов возмущен:

— Сколько раз говорил бухгалтерии, чтобы тете Паше зарплату прибавили, ни с места! Пока сам не сделаешь, никто не пошевелится. Нельзя же так: у человека столько работы, а с двумя ребятами на гроши живет. Давайте по плану посмотрим, что можно выкроить?

На 110 рублей тете Паше, конечно, нельзя жить, но такая ставка уборщице утверждена по плану и зарегистрирована в местном финансовом отделе, строго контролирующем, чтобы зарплата служащим выше утвержденных ставок не выдавалась. Поэтому бухгалтерия не виновата: она не имеет права увеличивать тете Паше зарплату. Не имеет права делать этого и Непоседов. Но право остается правом, а человек человеком и план не всегда безжалостен: при умелом обращении из него кое-что можно извлечь.

— За мытье полов, вот, по графе «уборка помещений», пишите, платить тете Паше 40 рублей в месяц дополнительно, по 10 рублей в неделю, — говорит Непоседов, рассматривая план. — А что у нас в строгательном цеху предусмотрено? Две уборщицы? Там одна справляется. Еще 50 рублей за счет строгательного цеха прибавить. И пусть выплачивают не по ведомости управления, а по рабочим ведомостям. — Я понимаю Непоседова: это для того, чтобы финансовый отдел не узнал о нарушении нами правил.

Тетя Паша уходит, удовлетворенная: она будет теперь получать 200 рублей в месяц. Конечно, мы совершили преступление, но что важнее, подчинение бумажному правилу-приказу или помощь человеку?

У старого, хорошего и добросовестного рабочего, тяжело заболел ребенок. Местные врачи не могут установить, что с ним, семья добилась направления в больницу в Москву, к знаменитому профессору. Медицинская помощь бесплатна, но на поездку с ребенком и на житье в Москве нужны не малые деньги, рабочий просит помочь. Немного денег дает ему профсоюз, через завком, часть он получает в кассе взаимопомощи, но этого мало. Подумав, Непоседов вызывает заведующего биржей сырья, у которого работал отец ребенка, и приказывает выписать рабочему наряд на работу, которая никогда не производилась, — конечно, так, чтобы было «шито-крыто». Опять подлог, но ребенка надо лечить, его отец, кадровый рабочий, не мало лет проработал и еще проработает на заводе, а другого выхода нет.

На заводе есть детский сад, многие матери-работницы отдают в него своих ребят на время работы, платя за содержание детей в детском саду около десяти рублей в месяц. Бюджет у детсада нищенский, а детей надо кормить, за ними надо ухаживать, надо приобретать белье, игрушки, посуду. Приходит заведующая детсадом, плачется: не на что купить для ребят продуктов! Беру план, иду к Непоседову и мы совместно выкраиваем сотню-другую детскому саду за счет, например, «расходов но представительству». В конце концов, почему детский сад нельзя считать нашим представительством?

Для власти мы безликие единицы, сливающиеся в такую же неразличимую толпу, в «массу». А на заводе работают живые люди. В особенности давно работающие составляют сжившуюся семью, у которой много общих интересов, много и общей нужды. Как пройти мимо нужд этой семьи, как не стараться помочь ей там, где люди вполне заслуживают помощи? Люди не виноваты: они работают и могут работать и больше, интенсивнее; дайте им возможность и они не будут нуждаться в помощи, а сами заработают для себя. Но социалистическое хозяйство не хочет думать о людях, его дело — «строительство коммунизма», т. е. втискивание людей в рамки, никак не обеспечивающие людские потребности. Остается один выход: помогать, чем можно, через эти рамки, стараясь служить не социализму, а тем, кого он подминает под себя…

Непоседов, механик, главбух и я вечером сидим на квартире директора и обсуждаем одно из очередных заводских дел. В середине комнаты за столом сидят жены, Непоседова и механика. Жене Непоседова надоели наши разговоры:

— Хватит, на заводе наговоритесь! — полушутя, полусердито прерывает она нас, подходит, сгребает в кучу бумаги и бросает на письменный стол.

— Постой, постой, — протестует Непоседов, но быстро пасует: с женой сладить не так-то легко. — Всё равно ничего не добьешься, — чтобы досадить ей, говорит Непоседов, — мы в преферанс будем играть.

— Никаких преферансов! Что, в самом деле, — сердится жена, — днем завод, вечерам завод, потом преферанс, а мы что, смотреть на вас будем? Играем в маус, все вместе!

Приходится покоряться: садимся играть в маус.

— Скоро помешаетесь на заводе, — шутливо ворчит жена Непоседова. — Нет, устроить бы прогулку в лес, пока лето и погода хорошая.

— И правда, давно ничего не устраивали, — поддерживает жена механика. — В прошлом году как