доказывал свою правоту, защищая интересы завода, мне возражали, защищая интересы Главка, Наркомата и правительственных предписаний: работникам Главка хотелось, чтобы показатели по Главку были лучшими и к тому же Главк должен подчиняться установленным правилам и подчинять этим правилам нас. Споры происходили иногда неделями; и почти всегда заканчивались компромиссом. Но мне приходилось переделывать план: малейшее изменение в одной таблице влекло за собой переделку многих таблиц. Бывало, что приходилось переделывать план по три-четыре раза.
В лучшем случае к концу января, а чаще в феврале или даже в марте, мы получали утвержденный годовой план. Он являлся для нас Твердым законом: официально мы должны руководиться только им. Банк мог выдавать нам деньги лишь в размере, предусмотренном планом, мы имели право держать служащих и рабочих и платить им лишь столько, сколько указано в плане, по плану мы должны получать материалы, сырье, инструменты и в точно определенных планом количествах расходовать их. Фасад получался необычайно стройным и точно рассчитанным — фактически мы часто Обращались не к плану, а к услугам Васильева или Гинзбурга и выезжали на энергии и горячности Непоседова, предусмотреть которые никаким планом нельзя.
Несмотря на свою широту и раскидистость, Непоседов к плану относился с уважением. Он нарушал его, обходил — тем не менее план оставался для Непоседова заводским евангелием, по которому завод должен жить и работать. Фактически, до получения утвержденного плана, мы месяц-два: работали вообще без него; я говорил Непоседову, что можно обойтись и без плана — Непоседов отказывался понимать:
— Как же иначе, без плана? — недоумевал он. — Надо на что-то ориентироваться, без плана нельзя. Чем мы будем руководиться?
В этом, в сущности, заключался главный смысл нашего планирования. Раньше хозяин или руководитель предприятия вел дело, соображаясь с его прибыльностью, с рыночной конъюнктурой, со спросом — при социализме если это и не совсем отпало, для экономики страны в целом, то для руководства тем или иным предприятием уже не играло никакой роли. Единственным мерилом для руководителей стал план, знаменитые «плановые показатели». Другого мерила, кроме разве своего собственного чутья, руководителям не давалось — постепенно, в особенности у молодых людей, появлялось сознание, что иначе работать нельзя вообще.
Наше лавирование и комбинирование тоже диктовалось необходимостью выполнить план. А план, в конечном счете, представлял собой не что иное, как приказ сверху и весь сложный социалистический орнамент этого приказа был лишь его маскировкой.
Мой плановый отдел — в угловой комнате. Рядом, в двух больших комнатах и в клетушке с железной дверью и окошечком в коридор, где помещается касса, расположилась бухгалтерия. В ней почти сплошь девушки и женщины, такие же, как мои Валя и Нина Михайловна, тоже не очень грамотные и не очень умеющие работать, но всё же работающие. А ими командует главбух, пожилой, редко раздражающийся толстяк, с лысой, как бильярдный шар головой и круглым, в смешливых морщинках лицом. Он постоянно подшучивал над своим «цветником», но относился к нему отечески. Хорошее расположение духа главбух терял не часто, хотя положение его было не легким: если моей обязанностью была разработка данного сверху приказа-плана и наблюдение за его выполнением, то главбух в значительной мере нес ответственность за состояние завода наравне с директором.
Директор — главное лицо. Он распоряжается работой и средствами завода; он — «распорядитель кредитов». С него первый спрос. Главный бухгалтер подчинен ему, но он же — первый контролер над директорам. Он имеет право не выполнить приказ директора о выплате денег, если почему-либо считает данную выплату незаконной; он может отказаться, на том же основании, санкционировать отпуск нашей продукции или материалов. При повторном распоряжении директора главбух обязан выполнить приказ, но в таком случае он немедленно должен сообщить о происшедшем в прокуратуру и вышестоящему начальству. Главный бухгалтер, в финансовом отношении, приставлен к директору чем-то вроде комиссара, жестоко контролирующего свое начальство.
На бухгалтерию в советских условиях, в сущности, возложена обязанность не столько учета и отчетности: в общем смысле, сколько контроль за людьми, имеющими отношение к денежным и материальным ценностям. Поэтому и учет оказался осложненным до предела. Механику, например, надо выписать из материального склада для машинного отделения килограмм обтирочных тряпок. Он выписывает на них требование, оно поступает в плановый отдел. Я кладу на этом требовании визу о том, что в плане расход тряпок предусмотрен и выдать их можно. Требование переходит в бухгалтерию — она обязана сначала проверить, не перерасходовал ли механик отпущенные ему средства на обтирочные материалы, после чего выписывает, в четырех экземплярах, приказ-накладную на склад об отпуске тряпок. Кладовщик отпускает их, списывает тряпки по своей картотеке и при десятидневном отчете сдает копию накладной, с распиской получателя, в бухгалтерию. Последняя, по отчету кладовщика и расписке, списывает тряпки с кладовщика в расход. У всех, в качестве оправдательных документов, остается по экземпляру накладной, которые надо хранить в течение положенного срока.
Тряпки остаются тряпками, стоят они 15–20 копеек, понятно, что никто их красть не будет — на процедуру их получения и учета расходуются рабочие дни. И так с каждым материалом, какой бы ни был он ценности и как бы мало его ни выписывалось.
B основе такого «порядка» — недоверие к людям. Как в области идеологической, так и в области хозяйственной советская система прежде всего подчинена задаче надзора за людьми. Иначе и не может быть, ибо у коммунизма готтентотская мораль: «морально только то, что выгодно коммунизму». Марксизм отвергает общечеловеческую моральную оценку поведения, основу оказания доверия людям, — это приводит к тому, что вожди коммунизма принуждены каждого человека рассматривать, как по крайней мере потенциального вора, за которым нужен бдительный надзор.
И потребовалось введение сложнейшего учета, требующего много людей и времени. В каждом цеху и на складах — учетчики; их проверяют работники планового отдела и бухгалтерии; нас проверяют работники Главка, банк, финансовый отдел; еще выше Наркомат — всюду есть громоздкие аппараты бухгалтерий и плановых отделов. А со стороны за нами следят еще прокуратура и НКВД.
Если бы мы соблюдали все сыпавшиеся сверху правила и приказы, тогда мы действительно не могли бы работать: не хватило бы ни людей, ни времени. Мы должны были бы заниматься только соблюдением правил учета, а производство работало бы кое-как. Поэтому кое-как мы соблюдали правила — и получалось опять двойное изображение: внешне — точный и строгий учет, а за ним люди, подчиняющиеся прежде всего требованиям жизни, а потом отчету.
Это естественно: для Кремля мы — безликие единицы, которым власть никогда не доверяла и за которыми она должна была тщательно следить. А для нас работники завода были не единицами, а людьми, которых мы хорошо знали, а поэтому и не могли не доверять им, мы не могли, например, подозревать нашего заведующего материальным складом, пожилого, степенного человека из крестьян, вероятно, бывшего «кулака» в том, что он присвоит тряпки или что другое: для этого наш завскладом был слишком порядочным человеком. Механик знал своих людей; все люди на заводе были, как люди, со всеми присущими им достоинствами и недостатками и почему-либо относиться к ним с особым недоверием мы не имели никакого основания. А поэтому и приказы о контроле выполнялись нами настолько, чтобы была сохранена лишь видимость этого выполнения.
И для соблюдения видимости приходилось держать много людей. Бухгалтерия у нас состояла из восемнадцати человек, а всего в заводоуправлении работало больше тридцати служащих и «инженерно- технических работников», не считая служащих в цехах. При более простом учете вместо тридцати заводу нужно было бы, вероятно, работников раза в три меньше, а частное хозяйство обошлось бы пятью-шестью работниками. Так как «социализм есть учет», наши тридцать работников — накладной расход на социализм.
B этом, впрочем, была и положительная сторона: безработица, несомненно, у нас ликвидирована, — в большой мере за счет того, что всюду сидят лишние люда, с точки зрения хозяйственной целесообразности производству не нужные и только отягощающие его. А вместе с тем у нас во всем нужда, нет массы самых необходимых товаров, которые эти «лишние люди» могли бы производить. Но социалистическая система не умеет заботиться сразу обо всем…
У бухгалтерии тоже есть свое «пиковое время»: составление квартальных и полугодового отчета, а в
