и на одеревеневших ногах подошел к своей лошади.

— Ну как, сможешь доехать до дома? — спросил Визи, скорее просто так, чтобы что-то сказать, чем желая услышать ответ.

— А ты думаешь, что я так и останусь в этом чертовом сос няке на всю ночь? — ответил я саркастически и добавил с жал кой усмешкой.

— Конечно, доберусь. Поехали!

Лошади едва плелись. Ехать рысью или галопом по грудь в снегу невозможно. А по той едва заметной тропинке, что вела домой, они могли идти, только ступая ногами по старому следу. Если они промахивались и их колени ударялись о корку снега между следами, они спотыкались и зарывались носом в снег.

Тени становились все длиннее, и я слышал, как Визи тихо чертыхается на свою лошадь, которая то и дело спотыкалась. Стуча от холода зубами, я тоже ругался. Но лошади не были виноваты, они могли идти только по тропе, да и та была слишком неровной.

Лосиха с лосенком все еще были на поляне и, когда показа лись наши три лошади, отбежали в сторону густого леса. Лосенок споткнулся и упал в сугроб на краю поляны, встал на ноги, сделал несколько неверных шагов и снова упал. Он был очень слабенький и тощий. Зима была не слишком щедрой для животного мира, особенно для молодняка.

Когда я в последний раз оглянулся, лосенок все еще лежал в сугробе. Я подумал: «Доживет ли несчастный малыш до той поры, когда весной зазеленеют тополя?», а потом: «Доживу ли я до того, как доберусь домой?»

Для меня эти несколько миль были кошмарной душевной и физической пыткой. Я продолжал механически ударять лошадь в бока ничего не чувствующими ногами. Поводья лежали сво бодно на луке, а лошадь медленно и верно шла к дому сама по себе. Держась руками за луку, я наклонился вперед, касаясь лицом лошадиной гривы.

Я потерял всякое чувство направления и даже не видел вьючной лошади, шедшей в нескольких метрах впереди. Но Визи время от времени спрашивал: «Ну, как ты там?», и я знал, что все еще нахожусь по эту сторону жизни.

В темноте показалось светлое пятно. Я наполовину выпря мился в седле и старался не отрывать от него глаз. Скоро я почувствовал запах дыма из наших труб, но мне казалось, что до светлого пятна еще несколько миль. Наконец-то мы добрались до дома! Лилиан стояла в дверях и взволнованно говорила: «Слава богу, вы пришли». Увидев, как я свалился с лошади, она обеспокоено спросила:

— Что с тобой, Эрик?

Пытаясь собраться с мыслями ответил:

— Кроме того, что я замерз и утоп, со мной все в порядке.

Я слез с лошади, споткнулся, поднялся со снега и ухватился за Лилиан.

— Давай потанцуем, — предложил я.

Визи сбросил шкурки у двери и двинулся с лошадьми дальше к сараю. Небольшой домишко, где мы зимой обычно снимали шкурки, находился всего в тридцати ярдах, дрова в печурке были готовы, и надо было лишь поднести спичку. Но сейчас эти ярды казались милями. Поэтому я втащил мешок с ондатрами в кухню и вытряхнул их на блестящий навощенный пол. В более спо койные минуты это могло бы вызвать бурю протеста со стороны Лилиан, которая не любила, чтобы у нее на полу разводили такую грязь. Но сегодня она молчала, и я подумал: «Она у меня умница. Знает, когда стоит ругаться, а когда — нет».

Я плюхнулся на стул у печки и начал стягивать боты. Они примерзли к фетровым сапогам. Сбросив сапоги вместе с ботами, я начал стягивать шерстяные носки. Они тоже почти примерзли к ногам.

Когда тепло от печки начало проникать в тело, мои мысли на чали путаться. Я снял промокшее белье и стал натягивать сухое, приготовленное Лилиан. Затем я тупо уставился на ондатр.

— Они обошлись нам дороже золота? — буркнул я.

— Что ты там бормочешь? — спросила Лилиан, хлопотавшая у кастрюль и сковородок.

Но это было в конце концов не так уж важно, да и все равно я слишком устал, чтобы отвечать.

Когда мы заметили пожар, ветер дул с севера. Первой запах ды ма в воздухе почувствовала Лилиан. Она вскапывала клумбу, подготовляя почву для посевов, и рыхлила ее руками, просеивая землю между пальцами. Солнце клонилось к закату. Мы с Визи чинили в доме сеть, которую порвали о корягу, когда в последний раз ловили рыбу-скво. Мы оба вздрогнули, когда к нам вбежала Лилиан. Ее лицо было выпачкано землей.

— Дым! — сказала она сдавленно. — Я чувствую запах дыма.

Услышав это страшное слово «дым» — а мы все до смерти боялись лесных пожаров, — я выбежал из дома и остановился, принюхиваясь. Лилиан была права: в воздухе чувствовался запах горелого леса, но где? Взглянув на север, я увидел поднимав шийся над лесом густой дым. Теперь было ясно, что пожар к северу от нас. Но далеко или близко? И почему так рано весной? Для сильных гроз было еще не время, и потому едва ли лес мог загореться от молнии. Вот в июне или в июле, когда бывают сильные грозы, — другое дело, но не сейчас, 14 мая.

Я старался успокоить Лилиан, да и себя тоже, говоря:

— Не думаю, что пожар пойдет далеко. Лес еще недостаточ но сухой, чтобы огонь разошелся в полную силу. Он затихнет, прежде чем сумеет нанести большой ущерб.

К западу от нас, далеко к западу, редко проходил год без того, чтобы где-нибудь не случилось лесного пожара. В той стороне индейцы Анигамской резервации косили сено для своих коров и лошадей по лесным луговинам, которых в сосновом лесу было столько же, сколько изюмин в пудинге. Некоторые считают, что индейцы поджигают лес с незапамятных времен — с тех пор, как появились индейцы и леса. Другие утверждают, что этому они научились от белых. Во всяком случае каждый, кто охотился в лесу на крупную дичь, знает, что гораздо легче увидеть и убить лося или оленя в сушняке без подлеска, чем в зеленом лесу. Кроме того, когда хвойные породы на время погибают, лес бы стро зарастает лиственными деревьями и кустарниками. А осина, ива и ольха — основной корм лосей.

Однако еще ни разу лесной пожар не способствовал созда нию постоянных пастбищ для крупных животных, питающихся листвой. В конце концов хвойные породы возвращаются, и тогда их поросль идет так густо, что в ней не разглядеть ни лося, ни оленя, даже если они и будут там, а это совершенно исключено. Ведь когда хвойные возвращаются, среди них нет места ни одному кустику или растению, которые пришлись бы по вкусу лосю или оленю.

Итак, кто-то снова поджег лес! Теперь исчезнет густая чаща молодых елей и сосен, исчезнет бурелом, загромождавший ее. Теперь любой охотник, индеец или белый, сможет ехать верхом по гарям и стрелять лося или оленя, не слезая с седла.

С тех пор как мы впервые поселились на ручье, редко про ходил год, чтобы далеко на западе не сгорал большой участок леса. Единственным рецептом против пожара, если его используют для создания пастбищ для лосей и оленей, является новый пожар. Другого способа сдерживать рост хвойных пород нет.

Хвойные всегда возвращаются, если сохранился достаточ ный слой земли, чтобы в нем могло прорасти крохотное семечко. В земле, лишенной верхнего слоя, ничто не может расти, она остается голой и не способна прокормить ни одно копытное животное. Именно такая участь постигла многие тысячи акров леса далеко к западу от нас. В этих местах так часто поджигали лес, что сейчас почти весь верхний слой почвы сгорел и обуглил ся, оставив после себя лишь гальку и камни.

Теперь там не растет ни одного дерева, хвойного или листвен ного, кроме причудливой, почти не имеющей листьев, осины. Теперь там можно ехать верхом между упавшими обугленными остатками деревьев и увидеть лося или оленя на расстоянии мили. Но на гарях нет ни лосей, ни оленей. Там нет ни укрытия, ни пищи, ни воды ни для какой дичи. Огонь пожрал все.

Когда мы впервые увидели дым, почва в лесу была еще до статочно влажной. Прошло всего три недели с тех пор, как растаял последний снег, и все эти дни погода была облачной. А если почва в лесу