этого, а добровольцы постоянно подчеркивали свою национальную принадлежность и идентичность. Все это говорит о доминировании в мотивации добровольцев именно идеи «Нового европейского порядка», а борьба с большевизмом стала одной из составляющих этого «порядка».
Широкую популярность тезис, согласно которому единственной целью участия европейских добровольцев в немецких военных усилиях была исключительно пресловутая «химерная» «борьба с большевизмом», получил в разгар «холодной войны». Популярна эта точка зрения и сегодня. Такой постановкой вопроса апологеты доминирования идеи «Крестового похода» просто свели всех добровольцев к немецкому «пушечному мясу», зомбированному антикоммунистической пропагандой. Понятно, что в 50—70 -е гг., из-за бушевавшего тогда антисоветизма, подобное утверждение было многими в Европе воспринято на ура, однако сейчас оно не выдерживает серьезной критики. При этом никому почему-то не приходило в голову поднять очевидный вопрос — а что, в таком случае, было бы со всеми этими добровольцами после, собственно, сокрушения большевизма?
Конечно, практически все добровольцы были убежденными антикоммунистами, однако утверждать, что это было основным и главным фактором, мы бы не стали. Ведь трудно ожидать желания вести «Крестовый поход против большевизма» от голландцев или бельгийцев с норвежцами, вступавших в войска СС в 1940 г., когда мало кто в Европе мог представить, что Германия скоро нападет на СССР. И нацистами по большей части они не были. Но как раз в этот период, на волне немецких успехов, в Европе ширилась убежденность в том, что Германия сумеет в итоге выиграть войну. Так, в конце 1940 г. почти 90 % бельгийцев были убеждены в конечной немецкой победе. Отдельно нужно сказать о национальных пронацистских партиях, которые прежде всего стремились упрочить свои позиции в новых условиях, для чего стремились засветиться активным сотрудничеством с немцами, вплоть до записи в войска СС.
Антикоммунизм начинает играть важную роль в мотивации добровольцев лишь после нападения Германии на Советский Союз. Отметим, что католическая церковь, хотя и неофициально, но все же выразила Германии свою поддержку в «Крестовом походе против большевизма», что имело большое значение для западноевропейцев, по большей части католиков. Как вспоминал фламандский доброволец Герман Ван Гюсегхем, еще до войны «в католической школе нам часто рассказывали об опасности, которую представляют собой „красные“».27 июня 1941 г. Адольф Гитлер одобрил создание национальных легионов из граждан оккупированных европейских стран, которые должны были принять участие в борьбе против коммунизма. Тогда многие из европейских антикоммунистов вступили в войска СС. Иногда этот антикоммунизм принимал довольно извращенные формы: так, при формировании фламандского легиона было специально оговорено, что использовать его будут только на Восточном фронте. По этой причине фламандские добровольцы не выразили желания участвовать в боях с западными союзниками в ходе Арденнского наступления конца 1944 г., хотя в этом случае речь для них шла об освобождении их родины от союзных войск. Впрочем, историк А. Брандт объясняет этот отказ прежде всего страхом репрессий со стороны союзников в отношении семей добровольцев и их самих.
Впрочем, совершенно иное значение лозунг о совместной европейской борьбе против большевизма приобрел в Прибалтике. После всего лишь года нахождения в составе Советского Союза большинство жителей прибалтийских республик готовы были сражаться за кого угодно, только против СССР. Этим объясняется значительный приток добровольцев из стран Прибалтики в немецкие вооруженные силы уже в 1941 г. Не случайно в одной из юнкерских школ СС (судя по всему — в Бад-Тёльце) эстонцы категорически заявили, что они являются не «национал-социалистами», а «антибольшевиками».
В принципе до конца войны мотив «борьбы с большевиками» был важным объединяющим фактором для европейцев. При этом лозунги, призывающие к «участию в борьбе всех европейских народов против большевизма», начали широко использоваться немецкой пропагандой только с 1943 г., после провозглашения «Тотальной войны». Однако снова зададимся вопросом: был ли этот лозунг единственным, основным и решающим? Факты свидетельствуют, что таковым он был только в период немецких успехов — со второй половины 1941 г. и по середину 1942 г.
С конца 1941 г. важную роль в Добровольческом движении снова приобретают «европейские» мотивы. По нашему мнению, о «европейской» идейности добровольцев можно говорить только с того момента, как война приобрела мировой, глобальный характер, то есть с вступлением в нее США. Теперь, когда все игроки за карточным столом, где разыгрывались судьбы мира и цивилизации, были определены, можно уже говорить о желании европейских добровольцев отказаться от ценностей «материалистического и бездуховного западного мира», одержимого лишь страстью к наживе, и заслужить для своей страны право на место в «Новой Европе» после окончания войны и победы Германии, а для себя — место элиты в своей стране. При этом происходит изменение и статуса добровольца: если раньше он, по сути, был немецким наемником для борьбы с большевизмом и за интересы Германии, то теперь он стал самостоятельным борцом за «Новую Европу». Как отметил известный публицист Ю. Эвола: «Добровольцы других стран сражались не за экспансионистский национал-социализм на односторонне расистской основе и „пангерманизм“, но за высшую идею, за Европу и европейский „Новый порядок“»[194].
Тем не менее концепция «Нового порядка» рождалась с трудом, поскольку внутри верхушки руководства рейха не было единства касательно послевоенной судьбы Европы. В 30-х гг. в многочисленных речах Гитлер говорил о дне, когда вся Европа станет единым целым, объединенная для общей борьбы против большевизма. Политические, военные, интеллектуальные и духовные силы всех европейских наций должны были быть направлены на этот неизбежный конфликт, так, чтобы «после победы в этом сражении с судьбой» возникла «национальная и социалистическая Европа», свободная и независимая, но передавшая «самой высокой сфере Европейского сообщества обязательные для поддержания безопасности Европы функции, так как только это сообщество сможет поддерживать и гарантировать такую безопасность»[195].
Весь ход германской политики в оккупированных европейских стран говорит, с одной стороны, об уважении к этим странам со стороны Германии, а с другой — о непродуманности до конца конечной политики в отношении этих стран. Вермахт, министерство иностранных дел, СС и НСДАП часто проводили в жизнь диаметрально противоположные цели в той или иной оккупированной стране. Так что в итоге лозунг о «Новом порядке» хотя и витал в воздухе, но долгое время не был убедительно конкретизирован. Но, что важно, последовательная трансформация представления о «Великогерманском рейхе» до концепции единого союза европейских государств проходила постоянно, хоть и медленно. При этом важно помнить, что в объяснении понятия «рейх» не было и речи о расплавлении наций, а наоборот — постоянно подчеркивалось своеобразие народов[196].
Сам Адольф Гитлер, под знамена которого стекались добровольцы со всего Европейского континента, и который полностью сосредоточился на ведении войны, считал, что все вопросы касательно «Нового европейского порядка» нужно будет решать только по окончании войны. При этом вопрос о создании европейской конфедерации периодически поднимался на переговорах Гитлера с политическими деятелями оккупированных стран. Так, на переговорах 10 ноября 1942 г. премьер-министр французского правительства Виши Пьер Лаваль сказал Гитлеру: «Вы хотите выиграть войну, чтобы создать Европу. Создайте Европу, чтобы выиграть войну». На это Гитлер ответил просто: «Если Германия проиграет войну, большевизм поглотит Европу… Учитывая угрозу с Востока, каждый национально мыслящий француз должен фанатично желать победы Германии»[197].
Как отмечал министр иностранных дел Германии Йоахим фон Риббентроп, «контраргумент Гитлера против окончательного урегулирования (отношений с европейскими странами. —
