программе от этой мерзавки, постоянно меняющей свои очертания, отчего нанести ответный удар в глаз, к примеру, у меня никогда не получалось. Глаза, впрочем, как и нос, и другие части тела, у нее, у боли, все время мигрировали и могли оказаться в самых неожиданных местах. В основном это зависело от точки, где она хозяйничала у меня в каждом конкретном случае.

Сейчас, к примеру, передо мной сидел чей-то наркотический глюк с глазами на шее и крутил мне фиги. Откуда при этом у глюка росли руки – умолчу. Нет, не угадали, не оттуда. Это было бы слишком тривиально, оттуда они растут у 80 % знакомых мне мужчин и 60 % женщин. На сей раз руки занимали более затейливое место.

А в целом эта пакость выглядела гнусно. И действовала так же. В самые неожиданные моменты вонзала мне в шею здоровенные иглы. Причем для этого совсем не обязательно следовало шевельнуться, боль была непредсказуема и игрива.

Ну и кто подбросил мне эту заразу? Ага, вспомнила. Это мы с Таньским попытались вырваться из кабинета того урода в редакции, который по недоразумению именовал себя журналистом.

Едва мы, улыбаясь приветливо и жизнерадостно (я), растерянно и жизнерадостно (Таньский), сделали два шага к двери, как эта предательская деревяшка распахнулась, пропуская еще двух «журналистов». Почему в кавычках? Да потому что, судя по одухотворенным лицам вошедших, они застряли где-то в районе буквы «д», осваивая алфавит.

Мы, помахав на прощание хозяину кабинета (в который раз жалею, что не ношу в качестве талисмана какую-нибудь изящную гранатку со слезоточивым газом), двинулись было мимо вошедших симпатяшек. Но – именно было. Потому что выхода не было. А были широко расставленные боковые отростки, которые почему-то хотелось назвать ревякинскими лопатами, но никак не руками. Правда, если верить рекламе, ревякинские лопаты – штучки веселенькие, разноцветненькие, но никак не волосатые и кривоватые.

Радостно гыгыкая, представители побочной ветви в семействе «гомо сапиенс», в которой прилагательное «сапиенс» отгнило за ненадобностью, затеяли с нами увлекательнейшую, на их взгляд, забаву – догонялки-загонялки.

Вероятно, по правилам этой игры нам с Таньским полагалось, как это обычно показывают во всех почти фильмах, дико визжать и метаться по кабинету, натыкаясь на мебель и роняя все, что попадет под руку. Вернее, под тело. Похоже, этого от нас ждали и игривые приматы, но, увы, пришлось их разочаровать, что немедленно отразилось на их физиономиях, особенно когда я пустила в ход свои любовно выращенные на отдыхе ногти. Отражений на физиономии стало больше. А уж когда ко мне присоединилась Таньский!

Прорывались мы молча и ожесточенно. Не ожидавшие такой прыти «журналисты» дрогнули и, вытирая кровь, обильно и дружно выступившую широким флангом после знакомства с нашим маникюром, опасливо отступили. Обнадеженные успехом, мы совершенно забыли про сидевшего за столом хозяина кабинета, ведь мы были уже практически у дверей, вот она, свобода!

Тогда-то моя шея и пострадала. Помню оглушающую боль, от которой, собственно, я и вышла из себя.

– Ч-ч-черт, больно-то как, – не выдержав, простонала я после особенно здоровенной иглы, садистски вонзившейся мне в шею.

– Расскажи мне об этом! – раздалось рядом страдальческое кряхтение.

Таньский, кто же еще. Глаза открыть, что ли? Осмотреться. Если честно, момент прозрения я трусливо оттягивала. Или откладывала? Нет, оба слова не нравятся. В первом случае почему-то видятся старые семейники, резинку которых и оттягивают, проверяя – все ли на месте. А во втором случае – яйца, господа, яйца. Которые откладывают.

Мои лингвистические размышления были прерваны сипом Таньского:

– Слушай, меня почему-то дико трясет. Неужели я стала неуправляемой истеричкой?

– Нет, дорогуша, – да, при звуках моего голоса Дональд Дак удавился бы от зависти, – ты по-прежнему остаешься управляемой торпедой, поскольку меня тоже трясет. А внезапное одновременное превращение отважных львиц в дрожащих козочек, согласись, из области убогих фантазий комплексующего кинорежиссера. Значит, вывод однозначен – нас куда-то везут.

– Причем на телеге, которую волокут буйволы по каменистой степи, – ворчливо согласилась со мной подруга.

– А ты что, уже осмотрелась, да? – с надеждой поинтересовалась я, все еще трусливо жмурясь. Пусть мне лучше расскажут про то, что меня ждет, подготовят, так сказать. Иначе моя нежная и неустойчивая психика может не выдержать, и я превращусь в какую-нибудь Кристину Агилеру. Бр-р-р, вот ужас-то! Хотя нет, у нас персонажи среди коллег Лешки по цеху еще покруче есть, Агилера по сравнению с ними – кладезь мудрости, Цицерон крашеный. Нет, Цицерон из нее плохой. Ненастоящий потому что, силиконовый.

– Ты чего молчишь-то? – Возмущенный голос Таньского опять выдернул меня из спасительных размышлизмов. Вот вредина, я так стараюсь отвлечься, а она меня все время тормошит!

– Я не молчу, я медитирую.

– Фу!

– Дурында озабоченная.

– Ну конечно, медитирует она! Трусишь ты, банально трусишь. Боишься посмотреть правде в глаза! – заклеймила меня проницательная зануда.

– Ну и боюсь, – покладисто согласилась я. – А кому охота смотреть в тупые самодовольные глазки, в которых в данный момент не отражается ничего хорошего?

– Ах, вот ты как о правде-матушке! – патетически начала Таньский, но потом, не выдержав заданного тона, хрюкнула. – Хотя в одном ты права. Поскольку в глазах визави отражаешься обычно ты сам, то в тот самый данный момент там действительно ничего хорошего нет. Только ты.

– Не расслабляйся, ты тоже. Ну все, – решилась наконец на героический поступок я. – Пора не пора, открываю глаза!

Ну и чего напрягалась так? Смотреть, собственно, все равно не на что. Разве что тупо таращиться на слишком низко расположенный потолок какого-то фургончика. До чего же тесное средство передвижения выделили для дам, жлобы! Тут даже и не сядешь толком, если только согнувшись в три погибели. А мне и одной погибели не надо, меня Лешка ждет.

Рядом шумно завозилась Таньский. Вообще-то в нашем тарантасе окон не было, но сквозь щели свет пробивался. Правда, свет тускловатый какой-то, хотя следовало бы ожидать солнечных кинжалов с пляшущими внутри их лезгинку пылинками. Похоже, уже вечер.

А вот Таньский сейчас совсем не похожа. На себя утреннюю. От старательно конструируемого нами сообща смертельного оружия остались одни обломки. Я диссонировала меньше, поскольку одета была проще. Но в целом выглядели мы сейчас вполне бомжевато. Хорошо хоть, с запахом пока все было в порядке.

Сесть поудобнее у нас так и не получилось, пришлось лечь. Поудобнее. Потом опять сесть. Потом полулечь. А вы бы не ерзали на абсолютно голом металлическом полу?

Сколько продолжался этот вибромассаж – не знаю. По-моему, так целую вечность. Или около того. Но наша коробчонка наконец остановилась.

Помните, в сказке про царевну-лягушку? «Раздался стук да гром, гости всполошились: