нашу радость, когда мы узнали, что ты имел неосторожность опять увлечься очередной юбкой, а эта юбка, вместо того чтобы быстренько убраться в свою Россию, кинулась спасать обожаемого Хали! Или Саида? – вопросительно посмотрел он на Хали, но тот, стиснув до боли зубы, молчал. – Как ты ей представился? Хотя это теперь не важно. Теперь твоя курочка с подружкой у нас, и все складывается гораздо интереснее, чем предполагалось вначале.

– А как предполагалось вначале? – Хали с трудом узнал в этом натужном скрипе собственный голос.

– Ну, мы собирались еще несколько дней пообливать тебя помоями в прессе, навешать на тебя всех собак, раздуть огонь посильнее, а потом машина, в которой везли бы тебя на суд, неожиданно сломалась прямо в толпе жаждущих мести родственников погибших при взрывах. А им, согласись, никаких доказательств не нужно, им вполне достаточно газет. – Полковник, вернувшись в свое кресло, просто лучился довольством. Насколько это вообще было возможно в применении к пресмыкающемуся. – Так что адвокатам твоего папаши мы вернули бы лишь отдельные кусочки его сына, но зато самые настоящие, неподдельные, не то что во Франции. Этот вариант вполне устраивал нашего босса, но когда появились эти курочки! Когда появилась возможность манипулировать тобой, заставлять делать все, что боссу заблагорассудится! Скажу тебе по секрету, дружочек Хали, тебя ждут славные денечки!

– А вы не боитесь, что посольство России заинтересуется пропажей двух своих гражданок, что их будут искать? – выискал чахлую соломинку Хали.

– Не боимся, – усмехнулся полковник, – у нас все продумано.

– И последний вопрос, – глухо проговорил Хали, провожая взглядом идущую ко дну соломинку. – Зачем вам это надо? Вам лично? Где и когда я перешел вам дорогу?

– Мне? – Ахмади с преувеличенным вниманием начал рассматривать ногти на левой руке. – Лично мне на тебя плевать. А вот моему боссу – нет. И еще как нет! Не хотел бы я оказаться на твоем месте, Салим!

– Но почему? – сжал виски ладонями Хали. – Почему?

– Не знаю. Мне это безразлично. Пока мне платят, а мне очень хорошо платят, я делаю свое дело и не задаю лишних вопросов.

– Деньги? – Хали поймал почти утонувшую соломинку. – Сколько? Я дам больше.

– И деньги тоже, – хмыкнул полковник. – Но не только. Так что расслабься, Салим. Кстати, снимки можешь забрать себе, у нас есть еще, а тебе нужен постоянный стимул. Вот теперь можешь отправляться туда, куда так рвался, – в камеру. Поспи, дружочек, отдохни. – Полковник нажал кнопку на столе.

Дверь распахнулась, появился все тот же офицер. Видимо, полковник Ахмади предпочитал иметь дело с проверенными людьми, для личного, так сказать, пользования. Полицейский с недоумением посмотрел на Хали, собиравшего фотографии с пола, потом слайд в глазах сменился на вопросительный, и офицер перевел взгляд на своего начальника.

– Уведи его, – небрежно махнул рукой Ахмади. – Снимки я разрешил ему взять с собой, чтобы не скучал. Да скажи там, пусть принесут поесть нашему дорогому господину Салиму, силы ему понадобятся. И очень скоро.

– Слушаюсь! – вытянулся слегка отреставрированный огарок и посторонился, пропуская Хали вперед.

Вот теперь Хали стала понятной причина косых взглядов находившихся в полицейском участке людей. Еще бы – виновник столь чудовищного преступления, принесший боль и ужас в этот красивый и спокойный раньше курортный рай!

Но, если честно, их ненависть, от которой воздух буквально искрил, совершенно не задевала Хали. Он шел, глядя в пол и судорожно сжимая пачку фотографий, которые жгли ему руки. В голове было пусто. Мозг погрузился в анабиоз, защищаясь от невыносимого, нечеловеческого напряжения, граничащего с полным безразличием. Именно от несовместимости этих эмоций и сбежал мозг в последней попытке сохранить целостность личности, уберечь своего хозяина от потери себя, от такого манящего, такого притягательного сейчас безумия.

Сколько прошло дней – пять, шесть? Хали не считал этих убогих уродцев, похожих друг на друга, словно персонажи Кунсткамеры – вроде и все разные, но однотипны вызываемыми эмоциями. Дрожью отвращения.

Каждый вечер, когда мерзко ухмыляющийся день уступал, наконец, место равнодушно позевывавшей ночи, Хали мечтал о чудесном снотворном, виденном им как-то в одном из рекламных роликов, – бейсбольной бите. А еще об участливом охраннике, который врезал бы ему этой битой по голове и подарил столь желанные сейчас часы забытья. А по-другому уснуть не получалось. И обойтись без посторонней помощи, простенько и без затей врезавшись головой в стену, тоже не получалось. Все тот же инстинкт самосохранения, не поддававшийся ни рефлексии, ни истерии и крутивший фиги тупому безразличию, не отвлекался ни на секунду и стойко нес службу. Вот ведь животное!

Иным путем спасительный, исцеляющий сон, давно дежуривший у кровати Хали с чемоданчиком врача «Скорой помощи», приблизиться к пациенту вплотную не мог. Не получалось пробиться сквозь стену воспоминаний, свеженьких, ежедневных, плотно окружавших измученного хозяина.

Сегодняшний вечер мало чем отличался от предыдущих – Хали в очередной раз надеялся, что измученный многодневной бессонницей организм сможет, наконец-то, отключиться сам. Проделал же он такую штуку на встрече с журналистами пару часов назад.

Хали хотел было горько усмехнуться, но мышцы лица, забывшие за эти дни, какая из них и в какой последовательности отвечает за сей нехитрый процесс, выдали на-гора невразумительную гримасу. Ну и черт с ней, все равно никто не видит. А если бы и видел, то после сегодняшнего прилюдного обморока вряд ли удивился.

Оживившиеся воспоминания, засуетившись, выстраивались в нужном порядке. Старый, проверенный спецназ, по-прежнему несший службу на стороне хозяина, с яростным бессилием смотрел на этих предателей. Так хотелось задушить их, тварей сволочных, но увы, увы… Слишком свеженькими были эти картинки, слишком молодыми, цепкими и сильными.

Хали не знал, нормальным ли было то, что журналистам разрешили встретиться с обвиняемым в организации террористического акта и задать ему вопросы. Но поскольку в последнее время в его жизни вообще было мало нормального, то очередной спектакль в этом театре абсурда особых эмоций не вызвал. Если честно, у него уже ничего не вызывало особых эмоций. Роль свою, роль бездушного и бесчеловечного террориста, Хали исполнял вяло, без огонька, на «Оскара» его за такую игру вряд ли выдвинули бы, но режиссера, полковника Ахмади, и того неведомого продюсера, который затеял всю эту историю, лицедейство главного персонажа вполне устраивало.

Пресс-конференция для новоявленной звезды новостей была организована в здании суда. Чтобы актер привык к декорациям, так сказать. Тюремный фургон, в котором везли Хали, ехал в плотном кольце полицейского сопровождения – машины впереди и позади и мотоциклисты по бокам. Эти меры предосторожности вовсе не были излишними, как мог лично убедиться Хали. И первоначальный план полковника Ахмади, предполагавший поломку машины в такой ситуации, был весьма жизнеспособен. Вот только в одном его разработчики были не правы – от Хали Салима не осталось бы ничего, достойного захоронения. Ненавидящие взгляды, яростные лица, летевшие в фургон камни не оставляли и малейшего сомнения в этом. Наверное, следовало содрогнуться от мысли – что было бы, если… Но не получалось. Содрогаться. Однофигственно было, по большому-то счету, причем абсолютно.

Когда Хали, закованный в наручники, вошел в зал, где уже собрались жаждущие общения с ним журналисты, ему на секунду показалось, что он попал на новогоднюю вечеринку с бенгальскими огнями и фейерверками. Поскольку почти каждый из присутствующих поторопился запечатлеть на пленку вошедшего, радостно салютуя вспышкой.

Полуослепшего от световой канонады Хали провели к отведенному ему месту. Справа устроился принарядившийся в парадную форму полковник Ахмади, нацепивший по случаю выхода в свет все свои регалии. Возможно, там были даже значки юного бойскаута, Хали не присматривался.

Откашлявшись, Ахмади постучал карандашом по микрофону. Шум в зале стих.

– Уважаемые дамы и господа! – лучась самодовольством, возвестил, можно даже сказать – изрек (или