давно развалился, хорошо, хоть фабрика есть в селе, ткацкая, там в основном и работают, а то бы беда. Как дорогу-то сделали, цены на землю тут же взлетели.

— Я обратила внимание на коттеджи, народ, судя по всему, богатый. За рекой настоящая усадьба.

— Так усадьба и есть. Раньше помещик жил. В революцию усадьбу сожгли, вместо дома один фундамент, только аллея сохранилась, в молодости мы там на Троицу гулянье устраивали. Теперь все забором обнесли, не подойдешь, а Упыриха, говорят, дом отстроила таким, каким он был раньше, по старым чертежам, нашли где-то в архиве.

— Упыриха? — насторожилась я.

— Извините, — смутилась женщина. — Местные так хозяйку прозвали. Язык-то без костей… Писательница она. Говорят, известная. Пишет про всякую нечисть, вампиров, оборотней. Я сама-то ее книжек не читала, а дочка моя их очень любит и мне предлагала, а я говорю, почто мне страсти такие читать, потом и не уснешь. Моя-то однажды начиталась, так потом боялась в туалет выйти, пришлось провожать. Разве это дело? Писать про любовь надо, про жизнь хорошую, чтоб читать да радоваться, а тут оборотни… Совсем с ума посходили, компьютеры да страшилки… Тьфу…

— А как фамилия писательницы?

— Да не помню я. Чудная какая-то. Не русская. Дочка говорит, не ее это фамилия, псевдоним. А как на самом деле зовут, никто толком не знает.

— Давно она тут живет?

— Уж года три. Она здешняя. Родилась, правда, в городе, потом в Москву уехала, да вот потянуло в родные края. Живет за забором, ни с кем не общается. Домработница и та из города ездит. Хотя о чем ей с нами говорить, писательнице, да еще известной. Мы ей, понятное дело, не ровня. Даже в магазин не зашла ни разу, продукты тоже из города возят.

— Она что ж, одна в таком огромном доме живет?

— Втроем живут. Парень молодой, то ли сын, то ли любовник. На красной машине гоняет, проскочит мимо, и поминай как звали. И с ними еще женщина. Кто говорит, сестра, кто — вроде секретарши… Живут сами по себе, ни гостей, ни каких иных людей у них не бывает. Дочка говорит, писатели все такие, с чудачествами. Иногда в доме подолгу свет не горит, должно быть, уезжают. Я-то не особо интересуюсь, слышу, что народ болтает, а поболтать у нас любят.

— Я заметила домик охраны, да и за таким парком надо кому-то ухаживать. Вряд ли у хозяйки есть на это время.

— И садовник, и охрана — все из города. Люди иногда машины видят, но им через село проезжать ни к чему, на шоссе можно попасть по проселочной дороге, она рядом с усадьбой. Когда дом только строили, хозяйка сюда часто наезжала, и всегда с народом, по пять штук машин у ворот стояло. Наши еще беспокоились: мол, шумновато будет, когда заселится. А вон как обернулось, сидит за забором, носа не показывает и гостей отвадила. Может, и правильно. Чего людей своим богатством дразнить. Зависти сейчас в людях много, все хотят жить как баре, да не у всех получается. Я вот только думаю, неужто на страшных книжках можно такие деньжищи заработать?

— Ну, если она известная писательница, то, наверное, можно, — кивнула я, прикидывая, кем может быть Упыриха, на ум не приходила ни одна фамилия. Те, что были на слуху, о вампирах не писали, все больше детективы. Впрочем, особо сведущей в этой области я не была. Продолжая разговор с хозяйкой, я перекусила, расхвалила омлет и заказала еще чаю. В кафе так никто не появился, чему я от души порадовалась. Узнала имя собеседницы, звали ее Татьяна Витальевна, и сама представилась. То, что я никуда не спешу, ее вполне устраивало, за беседой время, как известно, проходит быстро, а его у Татьяны, судя по всему, было в избытке.

Я прикидывала, как половчее перейти к расспросам об интересующем меня доме с башнями и его хозяине, но Татьяна сама пришла мне на помощь.

— Так что землица теперь у нас стоит дорого, — вздохнула она. — Дом в селе и то купить будет дешевле. Москвичи к нам потянулись. Скупают все. Деньги, что ли, бешеные? У реки заброшенное пастбище и то купили, хоть место там дурное.

— Болотистое? — подсказала я.

— Нет. Поле как поле, только дурное. Слава у него нехорошая.

— Это в каком же смысле?

— Да пес знает. Старики так говорили. Земляники там всегда было тьма, но никто не брал. Лет десять назад дачница одна пошла за ягодами, что это, говорит, за глупости. Набрала аж два ведра и все над нами посмеивалась. А на следующее лето не приехала, померла зимой от рака. За полгода сгорела, а такая видная женщина была.

— Вряд ли причиной рака стали ягоды, — дипломатично заметила я.

— Ну, это как посмотреть, — пожала плечами Татьяна. — Старики зря не скажут. Уж если дурное место, то нечего и соваться. Его еще до революции стороной обходили, мне бабка рассказывала. Скотина, что там паслась, непременно хворая будет, молока от такой не дождешься. А у людей голова начинала болеть, а то еще хуже, так скрутит, что только святой водой и отхаживали.

— Интересно, — усмехнулась я.

— Думаете, сказки? Может, и сказки, но лично я туда ни ногой.

— Но ведь вы сказали, землю эту кто-то купил.

— Ага. Мужчина там живет, одинокий. Не скажу, что молодой, но еще крепкий.

— Значит, на его здоровье дурное место не повлияло. Может, потому что рассказы об этом месте до него не дошли?

— Да он вроде вас, над бабкиными россказнями посмеивается, говорит, кто в них не верит, того нечистая сила не берет. Должно быть, так и есть. Но, скажу я вам, особо счастливым он не выглядит, хоть человек со средствами, если и землю купил, и дом такой построил. Бледный, точно смерть, а в глазах огонь, словно жжет его что-то изнутри. В общем, верь не верь, а к старикам прислушиваться стоило бы.

— Он тоже живет затворником?

— Иногда в селе появляется, в магазин заходит или вот сюда. Вежливый мужчина, зовут Григорием Яковлевичем. Из Москвы. Болтают, что генерал. Но я спрашивать постеснялась, а он не особо разговорчивый, хотя, когда заходит, непременно о здоровье спросит, ну, и новостями сельскими поинтересуется. Только какие у нас тут новости. Я не удержалась да про землю-то ему и рассказала. Уж очень любопытно, почто ему это поле? Скотину не держит, землю не обрабатывает, огорода и того нет. Три яблони возле дома да кусты сирени. А земли купил два гектара.

— И что он на это ответил?

— Все это суеверия, Татьяна Витальевна, вот что. А землю, говорит, я впрок купил. У вас тут настоящий земельный бум, вслед за известной писательницей народ попер, как на Рублевку, я, говорит, через несколько лет ее по участкам продам и внакладе не останусь. А мне, говорит, и двадцать соток за глаза, только бы соседи шумом не досаждали… Вот люди-то, наперед все просчитывают, а я зятю сто раз говорила, купи земли хоть немного, глядишь, когда-нибудь свой дом построим, а он руками машет. Живут в двухкомнатной квартире, а там то воды нет, то отопление зимой отключат. Свое-то завсегда надежнее.

— Давно генерал здесь обосновался?

— Давно. Дом еще его сын начал строить, и земли тогда у него было немного. Но потом с сыном беда приключилась. Разбился на машине со всей-семьей: женой и двумя детишками. Ужас. Григорий Яковлевич вдовец, и этот дом ему вряд ли нужен, уж очень велик для одного, но достроил в память о сыне, вышел на пенсию и уж года два тут постоянно живет. Соседка моя ходит к нему убираться, иногда готовит. А так все сам. Книжки читает, бывает, из дома дня по три не выходит. Или по лесу бродит. Несчастный человек, каково на старости лет одному остаться? Не стоило в таком месте дом строить, — весомо добавила она и поджала губы.

— Но ведь то самое поле он купил уже после гибели сына? — спросила я.

— После. Но дом-то все равно к дурному месту слишком близко стоит.

— Выходит, известная писательница не зря ваши края облюбовала, — усмехнулась я. — Жутких историй здесь немало, есть где фантазии разгуляться.

— Может, и так, — не стала спорить Татьяна. — Хотя я никаких особых историй не слышала. Те, кто