великолепно развиты мышцы. Она быстро оглянулась, и я не успел отвести глаза. Она стала смеяться. Я недоуменно смотрел.

— Неплохо было бы зеркало, — смеясь, сказала она, — сейчас в тебе выглянул Иванушка- дурачок.

— Я только сейчас понял художников, рисовавших так много женские тела. Здесь не символика, все гораздо проще — эротика переплетается с чувством свободы.

— Да, я свободна. Мне нравится, что тебе нравится. А тебе нравится то, что мне. Мне приятно твое прикосновение и нравится касаться тебя. Я никогда не соглашусь стать кусочком плазмы, каким-то космическим плевком. Мне дорого это тело, потому что дала мне его Мать-Земля, потому что Бог вдохнул в него свою силу. Потому что много сил вложили в него мои родители, и много сил вложила я сама. Потому что оно нравится тебе, и ты дуреешь. И что бы ни говорили умные старички о перспективах эволюции человека, на любых стадиях развития я сохраню это тело.

— Это ты о Циолковском, Рерихе?! Что тело станет лучевой энергией?

— Да, они увлекли себя этой фантазией, а многие приняли за перспективу.

— Разве это нереально? Ученые доказали, что…

— Ученые?… Бред какой-то. Они с одинаковым успехом могут доказать, что дважды два — пять, после того, как все поверят, что дважды два — 4. Какой бы высокий ты ни был, ты не сможешь заглянуть за горизонт. Как быть?

Я молчал, и она продолжила, — надо менять зрение, надо приобретать что-то новое. Чтоб увидеть происходящее на Орионе, мне не нужен телескоп или летающий аппарат. В любой момент я побываю там. По мере развития у человека появляются все новые и новые возможности. Он не получает их, а развивает то, что дано. Учится пользоваться. Пусть неумело, нужно время, надо научиться ждать.

— У меня ощущение, что у нас одна тема, хотя говорим мы о разном.

Она с интересом смотрела на меня, подошла, села рядом. Я любовался ею.

— Тебе нравится быть обнаженной? — Да.

— Потому что это приятно мне?

— Конечно.

— Но что же в этом приятного?

— По тебе очень хорошо видно и эстетическое восприятие и сексуальные побуждения, и они мирно существуют. В тебе ведь нет борьбы, или тебе хочется на меня накинуться?

— Ты изменила тему и все-таки остается то одно, о чем мы постоянно говорим.

— Просто ты весь скованный, как замороженный, что-то сдерживает тебя.

— Да, это так, я замечал это. Я как бы в спячке. Я — неудачник, мне не повезло в любви.

— Как же так? Такие красивые девушки…

— Ты говорила, что не читаешь мысли?

— Мысли? Какая чепуха. Ты не знаешь, что такое мысли. У тебя такой ворох всего, если перебирать, не захочется и жить на свете. Но ты из этого вороха выбираешь что-то одно. Потом опять целый ворох, и сколько там всякого грязного. Ты выбираешь звенья, которые выстраиваются в цепочку, она может быть и серебряной и золотой. Не тому вас в школе учат, надо учиться мыслить, учиться, чтобы в этом ворохе не было грязного. С этим связан поиск согласия с самим собой. А что касается моего умения, так я считываю у тебя образы и твои состояния, связующие их. Но мы отвлеклись. Она наклонила ко мне голову, прядь волос упала и щекотала мне щеку. Сладкое оцепенение было во всем теле. Это длилось долго, она не нарушала молчания. Я гладил ее по спине и повторял:

— Боже мой! Боже мой! Я так долго мог разглагольствовать о внутренней свободе, а сейчас мне так трудно далось понимание. Ты специально меня мучила?

— Ты должен был сам. Главное — только сам. Тебе часто помогают преодолеть какие-то вершины, но главную преодолеть ты должен сам, один!

— Почему же о свободе? Почему это столь важно?

— Любой самообман имеет причину только в отсутствии внутренней свободы. Любой дискомфорт, любое ощущение неудачи. Мне было легко потому, что я купалась в свободе. Даже когда отец истязал меня физическими упражнениями, а позже я сама, чувство свободы не покидало меня! Скифы с самого рождения с молоком матери впитывали в себя чувство свободы. В плену скиф чувствовал себя свободным, и то, что с ним происходило, было временной неудачей. Пленных скифы никогда не делали рабами. С детства шаман и старейшие объясняли нам, что мы состоим из тела и духа. Тело — только слуга духа, и когда мы бросались на врагов в атаку, клич «Барра!» был не для устрашения, а для освобождения духа, и мы уже не боялись поражения тела. Потому что знали — дух свободен! Именно этого в нас боялись и от страха сочиняли небылицы, которые и попали к уважаемому Геродоту. Мы всегда против бойни, хотя были выяснения отношений с помощью силы.

А когда охватываешь взглядом столетия, то замечаешь нечто общее, руководящее всем народом, некую общую идею. Правду говорят: «Лицом к лицу лица не увидать». Меня восхищают люди, которые за столь короткий жизненный срок смогли понять руководящую идею народа. У вас есть великие учителя.

Я недоуменно посмотрел на нее, поняв о ком речь.

— Я знаю, что были. Бердяев.

— Зачем же так быстро оставлять их в прошлом. Они еще долго будут с вами, хотя кое-кто из них до сих пор в депрессии. Понять Бердяева не трудно, и я понимаю его разочарование. Увидев Русскую Идею, он был в трепете. Он считал, вот оно, еще чуть-чуть и — свобода. И не просто свобода, а свобода для всех народов, и выполнят эту задачу русские. Был уверен, вот он прорыв в будущее, и естественно, такого поражения русской интеллигенции он не ожидал. Он не ожидал измены самого народа своей идее, и в этом признаться даже боялся. Да, внутренняя свобода — основа всему — была у нас, вам же досталось рабство. В этом он не хотел признаться.

Внутренняя свобода у одного в полной мере невозможна, только идея, охватившая весь народ, способствует достижению свободы вообще и внутренней свободы каждого. Это гармоническое начало в обществе, без этого творческое начало не может реализоваться. Как ты понимаешь внутреннюю свободу?

— А как это определить?

— Хотя бы находить конкретные жизненные примеры и рассуждать. Например, два приятеля идут по дороге, встретили фекалии. Один перешагнул и пошел дальше, наблюдая пейзаж, второй перешагнул и возмутился: «У какого-то проходимца совести нет, он в Бога не верит». Ты можешь сказать, у кого из них более развита внутренняя свобода?

— Ну, это очевидно. Впрочем, есть подвох…

— Конечно, мы же не знаем, насколько тяжело далось первому сделать вид, что он не заметил, и насколько легко далось второму побраниться.

— Да, эта задача некорректна, но она вынуждает подумать, что же такое внутренняя свобода? Когда говорят о свободе, человек автоматически полагает: где? среди чего? среди кого? Он всегда склонен рассуждать о внешней свободе, поскольку о внутренней не знает и не поверит.

— Эта задача дает тебе скорее не намек, а настроение или отношение, которое ты обычно черпаешь из рассказа, называя это подтекстом. Ты догадываешься, что внутренняя свобода не связана с помещением и предметами в нем. Это — отношение к внешнему, как к условию своей жизни. Когда внутренний мир богат, человек черпает из него «и жизнь, и слезы, и любовь». Понимание этого дает ему постоянную радость. Он щедр и прощает всех, любя. Если у него скудный внутренний мир, он всегда старается уберечь свою нищету, и все формы защиты хороши: гнев, раздражение. Отсюда и зависть, и недовольство, что другой живет лучше.

Но как бы ни был скуден внутренний мир человека, щедрость другого он заметит, т. к. всегда жадно смотрит на его жизнь. Он начнет жалеть себя, а это начало очищения. Он попытается взглянуть на мир так же, как щедрый, это уже приобретение богатства.