был самолюбив и тщеславен: ему хотелось, чтобы после его отъезда говорили, что цирк Рудольфо сильнее цирка Жижетто Труцци.
Из гастролеров самым интересным являлся укротитель Гамильтон с группой львов и тигров. Звери были на редкость добродушные. Настоящая фамилия Гамильтона была Веретин. Был он русский, свою карьеру укротителя начал с того, что еще мальчиком прислуживал и работал около зверей. За двадцать лет работы с ними он изучил все привычки и повадки артистов-зверей, то есть тигров и львов.
Как он умел обращаться с ними, как кормил их, как лечил в случае болезни! У льва Каро был флюс, и я сам видел, как Веретин в клетке подтаскивал его к себе и прикладывал ему к больному месту горячие припарки. Звери лизали ему руки, он же себя чувствовал среди них совершенно спокойно. Подчинялись они ему беспрекословно. Странно было видеть, что дикие звери так охотно и дружелюбно подчиняются человеку.
Однажды он попросил, чтобы мы, человек десять, вошли вместе с ним в клетку и снялись с ним и со зверьми. Мы согласились. Все шло очень хорошо. В клетку мы вошли спокойно, расселись. Вдруг вспышка магния, звери всполошились и стали кидаться в разные стороны. Мы, конечно, перепугались и бросились к выходу, но достаточно было приказания Веретина — и тотчас все львы и тигры пошли по местам. Вторая вспышка магния прошла при полном спокойствии зверей, и вышла прекрасная фотография.
Гамильтон-Веретин делал битковые сборы.
Вскоре пришла телеграмма, что с 26 декабря мы должны освободить здание. Труцци с управляющим уехали на поиски другого здания для цирка. В Киеве им удалось сговориться со Стрепетовым, снявшим Гиппо-палас Крутикова, о совместной работе в одном здании. Артисты сомневались, чтобы три кита: Крутиков, Рудольфо Труцци и Стрепетов могли ужиться вместе.
23 декабря мы выехали в Киев. Приехали 24-го и увидели, что по городу уже расклеены афиши об открытии 26-го декабря цирка Труцци и Стрепетова в Гиппо-паласе.
Программа была очень большая, так что половина артистов сидела без дела и не работала. Одних клоунов было шесть пар. В представлении принимали участие четыре пары, две пары отдыхали. В числе приглашенных на работу клоунов оказался старый партнер отца — Бернардо. Работал он в паре с клоуном Вольдемаром, и работа их шла не очень ладно. Встреча отца с Бернардо была очень трогательной. Мы сняли номера в одной гостинице и все время проводили вместе. Бернардо жаловался, что ему не везет. Когда он увидел меня, то был поражен моим ростом. Ход нашей работы на арене, ее слаженность его очень удивили.
У нас с отцом был свой жанр, и конкуренция других клоунов нам не была опасной. Работа шла так: мы выходили с двумя-тремя репризами, потом отец читал монолог, его сменял я, заканчивали мы мелким комическим трюком. Монологи принимались публикой очень хорошо и всегда имели успех. Они вносили в программу разнообразие. Перед нами было три клоунских выхода, мы заканчивали программу. Три пары клоунов, работавших до нас, давали буффонаду, наш же жанр был другим, на них не похожим.
После первого дебюта Вольдемара и Бернардо поставили на программу в первом отделении вторым номером. Это их обоих очень укололо. Отец пишет: «Вольдемар хотел итти к дирекции протестовать против такого унизительного нарушения их авторитета. У нас антре — с громом».
Мне было очень жаль Бернардо, когда он со слезами на глазах жаловался, что ему на старости лет приходится работать вторым номером. Только следя за их работой, я понял, что значит сработанность в клоунском искусстве. Бернардо был исключительным комиком, Вольдемар хорошим клоуном, но вместе у них не было ансамбля, той необъяснимой словами внутренней связи, которая так необходима для клоунского ансамбля.
Нет связи, нет внутреннего огонька — нет и успеха. Это отсутствие внутренней спайки публика ощущает с поразительной чуткостью. Часто бывало — работают два клоуна вместе, имеют уже хорошее имя, расходятся. Сходятся затем с другими партнерами, прекрасными артистами, но работа не идет, не чувствуют они друг друга, нет законченности, нет нужной простоты. И публика не верит в то, что они дают. Нет у них правды, а в клоунском жанре — это главное. Клоунское искусство в том и заключается, что ты даешь несуразности, детски-наивные вещи, но сам веришь в них, и они доходят до публики. В этом — залог успеха клоуна. У Бернардо и Вольдемара этого необходимейшего в работе качества не было.
В цирке происходило много неприятностей из-за того, что три директора никак не могли поладить между собой. Рудольфо Труцци расплачивался с нами аккуратно. Стрепетовские же артисты не получали в срок жалованья. Каждый из директоров старался выдвинуть своих артистов. Таким образом создавались всяческие трения и недоразумения.
8 февраля 1916 года в цирке состоялся гала-спектакль в пользу Русского театрального общества. Участвовать должны были лучшие театральные силы Киева. Афишу выпустили умопомрачительную, цены на билеты назначили бешеные. Валовой сбор дошел до пятнадцати тысяч рублей. Первый ряд стоил двадцать пять рублей.
Представление начали в десять часов вечера, так как декорации не поспели к сроку. На манеже были сооружены колоссальные колонны греческого храма, на фоне которого шла «Прекрасная Елена». Елену исполняла артистка Пионтковская.
В первых двух отделениях драматические артисты, как выразился один из рецензентов, «игрались в цирк», причем делали они это очень неудачно. В публике раздавались по их адресу свистки. Отец записывает: «Материальная сторона вполне удовлетворительна, но зато художественная часть прямо-таки сплошной низкопробный балаган. Исключение — Люсина Месаль. Гг. Барский и Руденков взялись за клоунскую часть и были забавны и комичны — как английское воскресенье».
Через день появилась рецензия «Гала-ган (вместо балаган) в цирке», в которой разносили в пух и прах всю программу. Кончалась рецензия так: «… если театральному обществу в следующем году понадобится пятнадцать тысяч рублей, мы их ему дадим, но просим не устраивать таких позорных спектаклей».
После спектакля театрального общества сборы в цирке упали. Незаметно подкрался пост, самое глухое время в цирке. 5 марта на улицах расклеены были объявления о переосвидетельствовании белобилетников. Отец заволновался и телеграммой вызвал в Киев мать, чтобы дать ей возможность повидаться со мной, если меня заберут.
Мать моя тотчас приехала. Настроение у нас было угнетенное. В назначенный день я отправился в призывной пункт. Вдруг выходит секретарь и объявляет, что переосвидетельствование приостановлено на неопределенный срок по телеграмме из Петрограда, но что уже ожидающих комиссия осмотрит. Я сразу сообразил, что надо во что бы то ни стало уйти. Но как это сделать? Я оделся, подошел к секретарю и сказал, что я артист цирка. Он бывал в цирке, узнал меня и дал совет уйти как можно скорее, сказал, что бумаги мои он от председателя возьмет. Он пошел к председателю, а я стал соображать, как мне уйти. У дверей стояли часовые и городовой. Секретарь вернулся с бумагой, подошел к городовому, и что-то сказав ему, затем обернулся ко мне и тихо сказал, что бумаги у него. Я не знал, что мне делать. Вдруг городовой говорит: «Кто в уборную, за мной иди». Я и еще два человека пошли за ним. Вошел я в уборную, вижу окно. Рванул раму. Рама открылась. Смотрю — второй этаж. Во дворе никого. Под окном сложенные ящики. Одна минута — и я на окне, затем на ящиках, сделал прыжок — и я на дворе. Прошел спокойно двор, вышел на улицу и пошел домой.
Дома рассказал обо всем отцу, тот испугался, как бы чего не вышло, но на другой день в газетах появилось официальное извещение о том, что переосвидетельствование отложено на неопределенный срок.
Вечером секретарь принес мне бумаги в цирк и с удовольствием смотрел наше представление.
Еще через день в газетах появилось извещение, что призыв 18-го года должен приписаться к воинским присутствиям. В этот досрочный призыв попадал уже брат Костя.
4 апреля труппа Труцци переехала в Курск — городок маленъкий, грязный, разбросанный частью в низине, частью на гористой местности. С большим трудом артисты нашли себе пристанище. Нам посчастливилось и удалось устроиться недалеко от цирка.
На второй день пасхи, 11 апреля, состоялось открытие цирка. Отец записывает: «После нашего антре
