принять предложение Малевича, расстаться сейчас же с Изако и до октября работать по садам. Он оставил нас в Вологде, а сам поехал искать работу в Ярославль. Из Ярославля он хотел проехать пароходом в Нижний. План его удался, и в Нижнем он сговорился с Никитиными, которые пригласили нас до октября. Ехать надо было сначала в Казань, потом в Иваново-Вознесенск. Мы оставили часть багажа в Вологде у хозяина, чтобы не таскать его с собой, и уехали.

Я очень боялся моего первого дебюта в Казани. Там привыкли видеть отца с Бернардо — и вдруг выступать буду я. За номер с Костей я был спокоен и зпал, что он у нас пройдет хорошо. Но антре с отцом? Я волновался ужасно и не спал всю ночь. В Казани директором был Петр Никитин. Аким Александрович был в Нижнем на ярмарке.

Для дебюта нас с Костей поставили третьим номером в первом отделении. Выступать с отцом я должен был в первом отделениишестым номером. Акробаты Альперовы были уже два мальчика в белых костюмчиках. Работали мы в быстром темпе, восемь минут,

делая за это время много трюков. С Костей мы отработали не особенно удачно, меня так волновала предстоящая работа с отцом, что это мешало мне в работе с Костей. Клоунский номер наш прошел очень хорошо. Все артисты поздравляли нас с успехом. Я так

устал и был вce время в таком напряженном состоянии, что, придя домой, свалился и заснул.

На другой день вся работа прошла очень хорошо, и Никитин предложил нам остаться в цирке на год. Отец показал Петру Акимовичу подписанный с Малевичем контракт.

Труппа в Казани была сильная. Из старых наших знакомых здесь были братья Костанди, наездники Фабри, акробаты Бальцерс, которые приехали из-за границы с новинкой. Они привезли с собой резиновый матрас, который на цирковом языке называется «батудом». Батуд этот представлял собою двухаршинный квадратный железный каркас, на котором натянут на резинках (в палец толщиною) брезент, рядом е батудом ставят пьедестал. С пьедестала акробат прыгает на брезент, туго натянутый на резинках, его поддает, и он крутит сальто. Приходя на плечи к другому акробату, или же делает подряд бесконечное количество сальто, приходя каждый раз на батуд и снова отталкиваясь от него.

В цирке произошел курьезный случай. По программе первым номером должна была выступать гимнастка Элеонора. Она выходила на арену, взбиралась на пьедестал, снимала манто, нажимала рычаг, и ее пружиной подбрасывало вверх аршин на семь; она хваталась за трапецию и начинала свою работу. Реквизитор Степан до начала представления загребал на арене песок, заправляя манеж. Окончив, он сел на пьедестал и начал крутить козью ножку, чтобы выкурить махорку. Нечаянно он задел рычаг, его подбросило вверх, по направлению к местам он летел архангелом и на другой день ни за что не хотел итти загребать песок на манеже.

На гастроли в Казань приехала труппа Ямада-Сана, о которой я уже писал, и человекообразная обязьяна Мориц Второй. Обезьяна, из породы шимпанзе, была очень похожа на человека. Не хотелось верить, что это обезьяна. В публике говорили, что это человек-лилипут. Работал Мориц бесподобно. Разрезал пищу ножом, ел с вилки. Откупоривал штопором бутылку. Раздевался и одевался сам. Сам расшнуровывал себе ботинки, завязывал и развязывал галстук, умывался. Он катался на роликах и прекрасно ездил на велосипеде.

Но всего интереснее было наблюдать Морица у него в комнате. По договору ему была отведена отдельная уборная. Она была обита войлоком и утеплена, При Морице всегда находился дрессировщик или его помощник. Спал Мориц в большой клетке под одеялом. Как только он просыпался, его сейчас же заставляли одевать штанишки, фуфайку и ботинки, поили его теплым молоком, давали ему яйцо и фрукты. Ел он, как человек. После еды он влезал на кольцо или трапецию и там проделывал изумительные упражнения. Если же присутствующие увлекались разговором и переставали обращать на него внимание, то его обезьянья природа брала верх, он незаметно снимал ботинки и начинал лазить по всей комнате.

Я просиживал у него часами, играя с ним. Играть он любил, как ребенок. Дрессировщик занимался с ним ежедневно по четьире часа. Учил его причесываться. Положит ему гребешок в руку и заставляет причесываться и так много раз под ряд, пока, наконец, Мориц не научился это делать. Был он необычайно любопытен. Если его что-нибудь заинтересует, то он забывает все и смотрит только в ту сторону, где находится заинтересовавший его предмет. Очень любил детей.

Обезьяна была на редкость интересная и пользовалась громадным успехом у публики.

9 сентября 1910 года мы закончили работу в Казани и переехали в Иваново-Вознесенск. Город этот нисколько не изменился за наше отсутствие: та же непролазная грязь, частые дожди, холод и сырость в цирке, те же балаганы на ярмарке, та же толкучка. К нашему удивлению перед цирком был выстроен payc. Оказалось, что выстроили его специально для труппы Ямада-Сана. В праздничные дни Никитин давал несколько утренников только силами японцев, совсем не занимая труппу.

Балаганщики роптали на Никитина: «Ишь, миллионщик у нас хлеб отбивает».

Отработав в Иванове-Вознесенске, мы уехали в Одессу к Малевичу. Труппа у него была очень большая. Были приглашены несколько мелких цирков с конюшнями (Вяльшина, Нони Бедини, Егорова). Цирк был открыт Малевичем не на свое имя, а под фирмой ангажированной им из-за границы наездницы высшей школы верховой езды баронессы Элен Варье-Шуман. Клоунов в цирке было много: братья Фернандо, Вуд и Май, Жакомино, Савосто, Вольдемар и Альперовы отец и сын.

Первое представление прошло очень торжественно. Когда мы вышли на арену, отца встретили аплодисментами. Он начал с того, что представил публике меня: «Позвольте представить вам моего нового партнера. Молодой человек в декадентском стиле. Всем ничего, но у него (отец показал на мою голову) шкатулка рассохлась, привез я его к вам подлечить На лимане, а вылечу, пошлю в помощники Пуришкевичу».

В первую минуту цирк как бы застыл, потом как по мановению жезла все головы повернулись в сторону губернаторской ложи, где сидел губернатор Одессы Толмачев.

После нашего номера публика наградила нас шумными рукоплесканиями. Ничего не подозревая, мы пошли за кулисы, видим — стоят два городовых. Так как был антракт, то за нами вошло много народу, видно было изрядное количество студенческих фуражек. Откуда-то сразу появился пристав и стал грозить отцу арестом за то, что он своего дурачка (пристав указал на меня) называет именем члена правой партии. Скандал разгорелся только потому, что Малевич[42] взял пристава под руку и увел его. Потом через некоторое время вернулся к нам и сказал, чтобы мы не обращали внимания на этот инцидент, что он все уладит. На другой день нам было запрещено говорить про кого-либо из правых партий.

Запрещение стало известно в городе. 8 октября отец записывает: «Малевич привел к нам в уборную двух редакторов, чтобы мы им рассказали о вчерашнем инциденте с полицией».

История эта кончилась ничем. Нам пришлось только перестроить репертуар и не касаться политических тем.

Скоро в цирке организовался клоунский клуб. Хотели примкнуть к клубу и остальные артисты, но их не приняли. Исключение сделали только для балетмейстера Нижинского. Каждый вечер шел какой-нибудь аттракцион, и клоуны в третьем отделении были свободны; они поочередно приносили закуски и вина, читали газеты, говорили о своей работе, и, просидев с часок-другой, расходились по домам. Беседа проходила очень дружно и интересно.

В Одессе появились огромные афиши, извещавшие о полетах на аэроплане Ивана Заикина. В день полетов на бега потянулась вся Одесса. Я первый раз увидел аэроплан и полеты. Аэроплан был куплен для Заикина богачами Пташниковыми. 3аикин поднимался в этот день (15 ноября 1910 года) раза три и летал удачно. Последний раз неудачно сел и сильно разбился. Он пролежал в больнице дней десять. Полеты Заикина вызвали в цирке много разговоров, а когда он пришел, наконец, выписавшись из больницы, в цирк, то своим появлением произвел фурор.

Отец записывает: «Говорил в уборной с Заикиным. Последнее падение его ничуть не смущает, наоборот, он глубоко верит в свое новое дело, и если убьется, то… прежде чем умереть, он хочет заставить говорить о себе весь мир».