Я поражался апломбом Мити и его инициативой. Антре прошло под дружные аплодисменты».

Аятре, о котором пишет отец, называлось: «Продавец яиц».

21 сентября у него записано: «Разговорные вещи, можно делать сразу. Митя очень легко воспринимает их, что — громадный плюс в общем ходе работы над репертуаром».

С этих выступлений в Архангельске началась моя долгая работа с отцом. Отец теперь уже не зависел от Бернардо. А я был счастлив и горд, что работаю с ним.

Сезон приходил к концу. Приехал французский чемпионат борьбы во главе с директорами Мартыновым и Милоном-Аренским. Чемпионат сразу стал делать хорошие сборы.

В Архангельске давно уже ходил слух о каком-то поморе необычайной силищи. Рассказывали, что Иван Леший (так звали помора) выпивает по пять четвертей водки, один поднимает сорокаведерную бочку, рукой останавливает паровоз.

В публике не раз слышалось: «Будь тут на представлении Иван, он бы вашим борцам ребра переломал».

Предприниматели чемпионата решили поехать в Соломбалу отыскать Лешего. Им это удалось: по их приглашению Леший приехал в Архангельск. Вечером во время представления разнесся слух, что Леший находится в буфете. Я отработал свой номер, пошел в буфет, но Лешего там не было. Тогда я решил воспользоваться перерывом в работе, пойти за цирк и там накопать червей для завтрашней рыбной ловли. Я вышел из здания цирка и пошел между деревьями. Дорожка освещалась фонарями. Только я присел к кусту, чтобы копать червей, как увидел нечто, что показалось мне чудовищем. Со страху я решил, что это привидение и со всех нот бросился обратно к цирку.

Когда началось третье отделение, то сначала вышел парад борцов. За борцами на арену вышло «чудище» в рубахе с раскрытым воротом, в широкополой поморской шляпе. Нос чудища был величиною в кулак, лицо как у лошади, руки необычайной длины, а кисти рук так велики, что Леший мог одним пальцем закрыть серебряный рубль. При первом взгляде на него я понял, кого видел между деревьями позади цирка.

Около Лешего ходили его «дружки» (на нашем жаргоне «подъелдыки»). Бороться с Лешим вышли сразу три борца. Они были из слабых борцов, и дирекция дала им приказание не противиться силачу- помору.

В течение минуты Леший без всяких приемов французской борьбы похватал борцов своими длинными и могучими руками и уложил одного за другим. Восторг публики перешел все границы, она буквально неистовствовала.

Остальных борцов публика смотреть не пожелала, и валом повалила в буфет, где Лешего все наперерыв угощали водкой.

За каждую борьбу Леший получал по пятидесяти рублей. На шестой борьбе он заявил, что за такую цену бороться не будет, и просил набавить пятерку. Дирекция, конечно, согласилась.

Пока в цирке боролся Леший, сборы продолжали быть хорошими. Его выступления привлекали в цирк поморян. Улов рыбы, как я говорил уже, был в тот год редкостный. Иногда бывало, что днем группа поморов-рыбаков, на несколько часов попавших в Архангельск, заходила в цирк, шла в буфет и, развеселившись, покупала целое дневное представление. Дирекция посылала за артистами по домам, и мы работали для семи-восьми человек, жадно смотревших на никогда не виданное ими зрелище.

Такое представление обычно кончалось угощением всех выступавших артистов в буфете.

К концу сентября погода стала меняться, начались сильные заморозки. В цирке было так холодно, что перед представлением на арене зажигали три костра. Борьба кончилась. Цирковую программу архангелыцы знали наизусть, естественно, что сборы упали.

Отец и я продолжали нашу работу. Выступления даже при малых сборах для нас были важны, так как мы готовили новый репертуар. Отец был клоун необычного порядка. У него были готовые номера, но часто он начинал импровизировать, надо было и его партнеру проявлять находчивость, а у меня ее и по молодости лет и по малой опытности еще не было.

5 октября мы еще играем, и отец записывает: «Снег и холод застали врасплох в летних уборных. Не дай бог работать в таких условиях… но выполнение задачи — подготовки репертуара — заглушает все невзгоды».

18 октября состоялось последнее представление в Архангельске. После него цирк снялся и переехал в Тулу. Переезд наш длился пять дней. В Туле мы сняли очень большую комнату недалеко от цирка и могли с отцом репетировать дома.

Тула казалась мне городом кустарей. Они жили почти в каждом доме, во дворах же часто были кузницы. Повсюду выделывались мелкие металлические вещицы.

Цирк был деревянный, бревенчатый. В нем вечно пахло дымом и, несмотря на электричество, было тускло, темно и сыро. На «главной» улице города помещались два кино, цирк и зимний театр. Здание цирка принадлежало известному борцу Поддубному. Оно отапливалось, и в нем была устроена сцена, так что, когда здание не было занято цирком, в нем могли выступать гастролеры и могло работать кино. Артистические уборные были довольно теплые и сносные, но в самом цирке было холодно.

27 октября состоялось открытие. Сбор вышел средний, хотя дирекция для пополнения труппы выписала знаменитых по тому времени акробатов с подкидной доской, артистов, Азгартс. Выступала и лапотная капелла Гурских. Все номера провожались аплодисментами. Большой успех имело наше антре «Скорая помощь». Нам почти не давали говорить. Отец узнал, что в городе только что появилась карета скорой помощи на паре лошадей, с сигнальным рожком. Карета была предметом насмешек, так как всегда опаздывала и приезжала тогда, когда пострадавшему уже была оказана помощь.

По ходу антре отец ударяет меня. Я хватаюсь за щеку и ору. Вмешивается шталмейстер, заглядывает мне в рот и заявляет, что у меня сломан зуб и мне нужна скорая помощь. Отец убегает за кулисы, надевает белый халат и выезжает на арену с ящиком на колесах, трубя в рожок. Его выезд вызывал смех и аплодисменты. Он вырывал у меня зуб большим молотком, бил меня по голове. Я в судорогах падал. Тогда он укладывал меня в ящик, я в него не помещался, он огромным долотом и молотком забивал меня в него и увозил с арены. Наше выступление было отмечено в тульской газете, где хвалили всю труппу, а нас с отцом в особенности. На следующий день у отца произошел с дирекцией крупный разговор из-за оплаты нашей работы. Дирекция хотела дать нам за два номера двести пятьдесят рублей, отец же требовал триста пятьдесят. Этот разговор окончился тем, что отец отказался продолжать работу и велел снять себя с афиши.

Ангажемента у нас не было, и отец стал рассылать телеграммы во все города, где имелись цирки. Пятнадцать дней мы были без работы, дома мы репетировали, в цирк не ходили, по вечерам играли в домино и шашки. Отец учил нас беречь копейку, чтобы не быть в зависимости от предпринимателей- директоров, заставляющих работать за гроши.

Нам с Костей было тоскливо, и мы ныли. Под боком был цирк, слышна была музыка, а мы не работаем. Наконец, из Харькова от Мисури пришло предложение приехать на пятнадцать дней. Отец колебался, но нам так хотелось поскорее начать работу, что мы уговорили его.

12 ноября состоялся наш дебют у Мисури в большом, ему принадлежавшем, каменном красивом здании. Труппа была очень маленькая, ставка цирка была на борьбу. До борьбы проходило только одно отделение. Времени для него отводилось немного: так как по требованию полиции борьба должна была оканчиваться в двенадцать часов.

Чемпионат был большой: три борца-негра и человек copoк борцов русских и иностранных, а цирковое