На вокзал его провожала вся труппа.

Отойдя от вокзала в Смоленске, отец не знал, где искать родных. Адреса он не помнил. Снять комнату не мог, так как у него не было паспорта. Как найти старую квартиру, идя от вокзала, не знал. Тогда он решил добраться до базара и там попытаться найти или дядю-пекаря или тот дом, где они когда-то жили. Он нанял извозчика.

Присхали на базар. Там раньше помещалась пекарня дяди. Отец осмотрелся и спрашивает:

— А где же пекарня, которая была в этом доме раньше?

— Три года назад владелец переехал на главную улицу и открыл там большую кондитерскую и пекарню, — ответил извозчик.

— Жаль, а в этой пекарне был замечательный пеклеванный хлеб.

— Давайте я отвезу вас на главную улицу, — сказал извозчик, – а не то, тут на базаре торгует сестра того пекаря, у нее пеклеванный хлеб, пожалуй, еще лучше будет.

У отца моего забилось сердце, он понял, что его мать жива.

— Где хлебный ряд? — опросил он, волнуясь, и побежал, толкая прохожих, туда, куда ему указал извозчик.

Обогнув одну из палаток, он увидел мать за деревянным рундуком. Она смотрела куда-то в сторону. Он собрал силы и крикнул: «мама!..»

Она повернулась, поглядела на него пристально, встала, шатаясъ, и бросилась к нему. Отец разрыдался.

Вокруг вернувшегося неожиданно сына и рыдающей матери собралась толпа, Мать то плакала, то смеялась,. то принималась обнимать своего Сережу. Она была, как безумная. Встала, вдруг схватила хлеб с прилавка и деньги из ящика и стала швырять их в толпу, крича: «Берите все!.. все берите!.. и хлеб, и деньги…. ничего мне теперь не надо… сын мой жив, ко мне вернулся, сын мой Сережа!»

Прибежавшие на крики мотери с толкучки босяки подбирали хлеб и деньги, хватали их из ее рук. Вступились соседки-торговки, прогнали босяков, подобрали булки и пеклеванники и уговорили мать вести сына домой.

Через некоторое время в комнату вбежал дед. Был он в своих неизменных валенках. Увидел сына, затрясся весь, хотел поцеловать, потом: отскочил от него, выпрямился и проговорил, задыхаясь:

— Нет, Сережка, проси раньше прощения! Проси прощения. Сколько я из-за тебя ночей те спал! Становись на колени — проси прощения, блудный сын.

— Брось, как тебе ре стыдно! — крикнула бабка.

— Слышать ничего не хочу, — вопил дед, — пусть просит прощения.

Отец мой встал на колени, поклонился отцу и матери в ноги и разрыдался. Дед тоже заплакал, расцеловал сына и пробормотал: «бог простит… бог простит…» Он долго рассматривал сына, его часы, жетон, прищелкивал языком и говорил: «Ай да Сережка! Ай да Сережка!»

Отец прожил в Смоленске две недели. Он привык работать, и праздность за это время ему надоела. В Смоленске был Лопатинский сад, в нем на открытой сцене выступали приезжие артисты. Отец решил выступить там не столько из-за заработка, сколько ему хотелось показать родителям свое искусство.

Пошел он к содержателю сада, показал ему свои афиши. Решили они к номерам отца прибавить выступление местных гармонистов и оркестр балалаечников. Развесили по городу афиши, извещавшие, что проездом через Смоленск выступает на открытой сцене знаменитый клоун Макс-Адольф, он же гимнаст на трапеции, прозванный «Огненное солнце», он же эквилибрист на бутылках и стульях. По уговору с содержателем сада отец должен был получить половину сбора от продажи мест перед сценой.

Долго искал отец человека, который мог бы с ним разговаривать во время клоунских номеров. Сговорился он, было, с бывшим театральным: суфлером, да тот запил. Тогда отцу предложили попробовать порепетировать с одним евреем, выступающим на еврейских свадьбах с тостами. Еврей этот недолгое время играл на сцене.

Отец пошел к нему, объяснил, что ему нужно. Еврей с охотой согласился. Отец начал репетировать и сразу увидел, что это был толковый человек, говорящий почти без акцента. Осложнялось дело только тем, что у него была длинная борода. Бороду же он снимать не хотел, так как без бороды он был недостаточно представителен для свадеб. Пошли они репетировать в лес. У бородача оказалась очень хорошая память, он быстро все схватывал, говорил громко и отчетливо.

Отец спросил, есть ли у него приличный костюм. Оказалось, что кроме длинного сюртука, в котором он выступает на свадьбах, у него ничего не было. Тогда решили пойти к парикмахеру и взять у него один из тех костюмов, какие он давал на маскарады и святки. У парикмахера нашлась красная гусарка и ботфорты из клеенки. Красная гусарка и длинная борода были невозможным сочетанием; отец был в отчаянии, После длинных уговоров и доводов партнер отца решил пожертвовать бородой, Сбрили ему бороду, оставили маленькие усики, нафабрили их, нарядили его в гусарку, и он остался очень доволен своей внешностью, находил только, что ему нехватает… медалей.

На другой день они репетировали на сцене. Все шло прекрасно, отец был в восторге. Он привез в Лопатинский сад реквизит и костюмы. С утра на открытой сцене им была уже повешена трапеция. Еще раз перед вечером все прорепетировали. Народу в саду было много и места перед сценой брались с бою. Почти все торговки и торговцы с базара пришли смотреть отца. Дед и бабка сидели в первом ряду.

Представление начали в десять часов вечера. В первом отделении отец выступал как эквилибрист. Делая мельницу, он привязал к ногам вместо факелов фейерверки, отчего номер стал еще эффектнее.

В первом антракте пришел в уборную дед, заплакал и сказал: «Ай да орел!» — вытащил из кармана коньяк и предложил отцу и гусару выпить. Оба отказались.

Во втором отделении отец отработал все номера клоунского репертуара под несмолкаемые аплодисменты. Дед, уже порядком выпивший, все время выкрикивал: «Ай да Сережка! Ай да орел! Сыпь еще!»

А бабка вытирала радостные (слезы.

На долю отца со сбора очистилось семьдесят пять рублей. Содержатель сада хотел было их прикарманить, но после небольшого скандала возвратил.

Выступление основательно отпраздновали. Когда веселье кончилась, отец стал думать о том, как ему выправить свои документы. Оказалось, что он был записан «без вести пропавшим», и теперь, чтобы установить его личность, нужно было свидетельство трех именитых граждан города. Поговорили с околоточным, который и взялся за пятнадцать рублей достать паспорт и приписать отца к призывному участку. Вскоре отец получил, наконец, все необходимые документы. Выяснилось, что через два месяца он должен призываться на военную службу.

После выступления на открытой сцене, отца пригласили в железнодорожный клуб. Партнером, его был опять «гусар». В середине номера у «гусара» свалились с ног ботфорты, и он остался, ко всеобщему смеху, босым. После выступления он как был, в гусарке, поехал на еврейскую свадьбу.

До призыва оставалосъ полтора месяца. Отец не хотел сидеть в Смоленске без дела.

Кто-то сказал ему, что в Минске работает какой-то цирк. Отец решил ехать в Минск, но, как только он сказал об этом бабке, она заявила, что и слышать об его отъезде не хочет. Пошел он к деду, дед поскрипел, попыхтел и говорит: «На нас тебе (нсмотреть нечего. Поступай, как мужик».

Отец уговорил бабку отпустить его и поехал :в Минск уже с паспортом и призывным листом.

В Минске отец нанял с вокзала до цирка извозчика. По дороге он увидел афишу цирка Труцци. Он слез