правдоподобным; мои же сказки всегда были средоточием откровенной выдумки — я ведь и сама не знала, откуда что берется в моих историях.

— Если это тебе так нравится, то зачем заниматься чем-то другим?

— Никто не заплатит за то, чтобы послушать сказку, а мне ведь, Мими, нужно зарабатывать на жизнь.

— Как знать, может, ты и сумеешь найти тех, кто согласится за это платить. В любом случае торопиться тебе некуда; пока ты со мной, считай, что у тебя есть все необходимое.

— Я не собираюсь сидеть у тебя на шее. Риад Халаби не раз говорил мне, что свобода начинается с экономической независимости.

— Очень скоро ты поймешь, что не ты сидишь у меня на шее, а наоборот. Ты нужна мне больше, чем я тебе: я ведь женщина не просто одинокая, а — очень одинокая.

В тот вечер я осталась у Мими, потом задержалась на следующий день, а потом и на несколько лет, в течение которых мне удалось справиться с пылавшей во мне любовью к Риаду Халаби, стать наконец полноценной женщиной и научиться худо-бедно обустраивать свое существование самой, а не по прихоти других людей или слепого случая; иногда это получалось не слишком элегантно, но, прежде чем судить меня строго, не забывайте, что мне пришлось учиться плавать в очень бурных водах.

Я даже не помню, сколько раз в жизни мне говорили, что родиться женщиной — это несчастье; вот почему мне стоило немалых усилий понять Мелесио, который так стремился стать одной из нас. Я лично не видела в этом никакой выгоды — ни моральной, ни материальной, но он настойчиво шел к своей цели и был готов на любые жертвы и мучения ради перевоплощения в женщину. Под наблюдением известного врача, специализировавшегося на подобных метаморфозах, он накачивал себя гормонами, способными превратить слона в перелетную птичку; от лишних волос на теле он избавился самым радикальным образом — при помощи электрических разрядов; грудь и ягодицы приобрели нужную форму благодаря силикону, а в других местах тела пришлось сделать парафиновые инъекции. В результате на свет появилось довольно странное существо. Обнаженное, оно могло похвастаться шикарной грудью, младенчески гладкой кожей, округлыми бедрами, но все-таки внизу живота виднелись хоть и изрядно атрофировавшиеся, однако по-прежнему заметные первичные половые признаки, указывавшие на принадлежность к мужскому полу.

— Осталось сделать только одну операцию. Сеньора выяснила, что в Лос-Анджелесе просто чудеса творят, там могли бы превратить меня в настоящую женщину, но пока что все это находится еще в стадии эксперимента, а кроме того, стоит уйму денег, — поведала мне Мими.

Секс был для нее совсем не главным и не самым привлекательным аспектом существования в женском обличье; гораздо важнее было другое: наряды, духи, ткани, украшения, косметика. Она получала удовольствие, ощущая, как чулки облегают ее ноги, как едва уловимо шуршит нижнее белье, как длинные волосы касаются кожи на плечах. В то время, когда мы с ней встретились, ей так не хватало близкого человека, настоящего спутника и защитника, которому она в обмен на покровительство могла бы дарить всю свою нежность. К сожалению, найти такого человека ей никак не удавалось, и у нее возникло ощущение, что она навеки зависла в этом чистилище двуполости, андрогинности, выделенном специально для гермафродитов. Многие мужчины принимали ее за трансвестита и пытались выстраивать с ней отношения, исходя из этого; она же считала для себя недостойным вводить в заблуждение кого бы то ни было; кроме того, ей нравились настоящие, мужественные мужчины, которые, в свою очередь, не рисковали появляться с нею на людях; они готовы были восхищаться ее красотой, им было интересно общаться с ней, но никто не хотел прослыть среди знакомых педерастом. Впрочем, немало было и таких, кто влюблял в себя Мими и соблазнял ее с одной только целью: выяснить, как она выглядит голая и как с ней можно заниматься сексом; многих возбуждала одна мысль о том, как они лягут в постель с этим очаровательным чудовищем. Когда в жизни Мими появлялся очередной возлюбленный, весь дом переворачивался вверх дном: вся ее жизнь начинала вертеться вокруг нового избранника; из независимой, самостоятельной женщины она превращалась в настоящую рабыню, готовую удовлетворить любую, самую безумную и извращенную прихоть своего повелителя; она была готова на все, лишь бы вымолить прощение за тот неоспоримый факт, что не является настоящей, полноценной самкой. В таких случаях, когда она совсем уж теряла голову и становилась воплощением самоуничижения и смирения, я пыталась защитить ее от ее же собственного безумия: говорила с нею, приводила разные доводы и пыталась открыть ей глаза на опасность и порочность такой односторонней страсти. Ты просто ревнуешь, оставь меня наконец в покое, раздраженно отвечала Мими. Почти все ее избранники представляли собой один и тот же тип мужчины: внешне наглого и уверенного в себе, но внутренне закомплексованного здоровенного бугая деревенского вида; с появлением такого красавца, жаждавшего поиздеваться над намеченной жертвой, в доме нарушалось привычное равновесие, воздух пропитывался чужим запахом, и я впадала в мрачное, сродни депрессии, состояние и начинала подумывать, не переехать ли отсюда куда-нибудь подальше. К счастью, рано или поздно здоровая часть разума Мими одерживала верх над страхом одиночества, она восставала, преодолевала собственную жертвенность и жажду власти очередного мужлана и через некоторое время находила в себе силы выставить его за дверь. Порой эти расставания давались ей очень нелегко: иногда дело доходило до скандалов с рукоприкладством; самые сообразительные из мужчин уходили сами, удовлетворив свое любопытство; несчастную полуженщину это заставляло слечь в постель, — она начинала страдать от всех возможных болезней и от приступов бессильной ярости. Через некоторое время все приходило в норму, и до очередной великой любви мы жили с ней душа в душу, во всем помогая друг другу. Я следила, чтобы она вовремя принимала свои гормоны, снотворные и витамины, она же занялась моим образованием, обучала меня английскому, отправила на курсы вождения, приносила мне книги и собирала на улицах самые разные истории, которые с удовольствием дарила мне в качестве исходного материала для моих сказок. Страдания, пережитые унижения, страх и болезни не могли не оставить в ее душе глубоких незаживающих ран; мир иллюзий и выстроенный ею хрустальный дворец, в котором она когда-то собиралась жить, были разбиты вдребезги о скалы реальной жизни. Она уже не была той наивной девушкой, какой благодаря дару очарования и соблазнительности ей удавалось предстать перед другими; тем не менее никакая боль, никакое насилие не смогли разрушить ее истинную сущность, не смогли измазать ее душу грязью.

Вряд ли можно назвать особо удачной или счастливой и мою личную жизнь в то время. Нет, мужчин вокруг хватало, и порой я умудрялась влюбиться в кого-нибудь до беспамятства. Неожиданно вспыхивавшая страсть выжигала меня изнутри до костей; в таких случаях я не ждала, пока мужчина догадается сделать первый шаг, а брала инициативу в свои руки, пытаясь в каждом поцелуе, в каждой ласке и в каждой ночи любви воссоздать то счастье и наслаждение, которое испытала с Риадом Халаби, но мне почти никогда не удавалось ощутить ничего подобного. Некоторые мужчины явно пугались моей активности и под разными предлогами начинали избегать встреч со мной; почему-то именно они больше других потом поливали меня грязью в разговорах с приятелями. Я чувствовала себя свободной и ничем себя не ограничивала в интимной близости с мужчинами, потому что была уверена: забеременеть я не смогу ни при каких обстоятельствах.

— Сходила бы ты к врачу, — вновь и вновь настаивала Мими.

— Да не волнуйся ты, я здорова. Все наладится, когда мне перестанет сниться Зулема.

Мими коллекционировала фарфоровые шкатулки, плюшевых зверюшек, кукол и устроила в доме целую выставку из собственноручно вышитых диванных подушечек. Ее кухня представляла собой настоящий полигон для испытания всех новейших аппаратов и оборудования, применяемого в домашнем хозяйстве, причем всеми этими устройствами она пользовалась по полной программе; ей нравилось готовить, но сама она была убежденной вегетарианкой, и ее меню мало чем отличалось от рациона какого-нибудь кролика. Мясо она считала смертельным ядом, почерпнув эту глубокую мысль в учении того самого Махариши, чей портрет висел на видном месте в гостиной и чьей философией она руководствовалась в жизни. Сам великий пророк был в то время веселым, вечно улыбающимся старичком с мутными водянистыми глазами; божественное прозрение снизошло на него через математику, которой он посвятил большую часть своей сознательной жизни. Проведенные им расчеты доказывали (по крайней мере, ему лично), что Вселенная, а значит, и все населяющие ее существа живут по строгим математическим законам; с моей точки зрения, в этом не было никакого откровения, потому что математические принципы познания мира и столь же четко просчитанная космогония известны человечеству со времен Пифагора и коренным образом не изменились до наших дней. Зато нельзя не признать, что Махариши был первым ученым, поставившим науку о числах на