когда-то с дядей Хайме. Ее остановили два патруля и заставили открыть корзины с продуктами, но заразительное веселье детей и невинное содержимое сумок отвели их подозрение. Они смогли спокойно проехать к месту, где было спрятано оружие. Дети играли в пятнашки и в прятки. Мигель организовал футбольный матч, потом посадил всех в кружок и рассказывал сказки, а позже они вместе пели песни до хрипоты. Украдкой он начертил план местности, чтобы вернуться сюда со своими товарищами под покровом ночи. В этот счастливый день, проведенный на природе, они на несколько часов смогли забыть о напряжении военного времени и наслаждаться теплым солнцем в горах, слушая крики детей, которые впервые за много месяцев беззаботно играли среди камней и кустов.

— Мигель, мне страшно, — сказала Альба. — Неужели мы никогда не сможем жить как обычные люди? Почему бы нам не уехать за границу? Почему бы не убежать сейчас, пока еще есть время?

Мигель показал на детей, и Альба поняла, что он хотел ответить.

— В таком случае разреши мне уйти с тобой! — умоляла она, как уже не раз делала прежде.

— Сейчас мы не можем принимать неподготовленных людей. А уж тем более влюбленную женщину, — улыбнулся Мигель. — Будет лучше, если ты продолжишь свое дело. Нужно помогать этим бедным детишкам и их родителям, пока не наступят лучшие времена.

— По крайней мере скажи, как я могу найти тебя!

— Если тебя схватит полиция, лучше ничего не знать, — ответил Мигель.

Она содрогнулась.

В течение следующих месяцев Альба стала продавать мебель из дома. Поначалу она осмелилась вынести вещи только из нежилых комнат и из подвала, но когда все это было продано, начала уносить один за другим старинные стулья из гостиной, баручные подставки, колониальные сундуки, резные ширмы и даже столовые гарнитуры. Сенатор видел это, но ничего не говорил. Он подозревал, что его внучка собирала деньги на что-то запрещенное, подобно тому, как догадывался, что она проделала с оружием, похитив его, но предпочитал как будто не знать об этом, чтобы поддерживать неустойчивое равновесие в этом шатком мире, который почти уничтожил его. Он чувствовал, что события уходят из-под его контроля, а единственное, что по-настоящему имеет значение для него, — это его внучка, которую он не должен потерять, ведь только она еще связывала его с жизнью. Поэтому, когда стали исчезать одна за другой картины со стен дома и старинные ковры, шедшие на продажу новым богачам, он тоже ничего не сказал. Он чувствовал себя очень старым и очень усталым, у него не осталось сил бороться. Граница между тем, что казалось ему хорошим, и тем, что он считал плохим, уже стиралась. По ночам, когда сон заставал его врасплох, ему снились кошмары, в которых он поджигал кирпичные домики. Он решил, что если его единственная наследница надумала разорить дом, он не станет противиться этому, потому что ему уже недалеко до могилы, а туда все равно ничего не возьмешь. Альба хотела поговорить с ним и все объяснить, но старик отказался слушать сказку о голодных детях, которые получали милостыню в виде тарелки супа от продажи его французского гобелена, или о безработных, которые вторую неделю держатся с помощью его китайского сервиза. Он продолжал считать, что все это было чудовищными происками международного коммунизма, но нельзя взваливать ответственность за это на плечи Альбы. Однако в один прекрасный день, когда он вернулся домой и не увидел портрета Клары, висевшего при входе, он решил, что дело переходит границы его терпения, и рассердился на внучку.

— Черт возьми, где портрет твоей бабушки? — прорычал он.

— Я продала его английскому консулу, дедушка. Он сказал, что передаст его в один из музеев Лондона.

— Я запрещаю тебе выносить из этого дома хоть что-нибудь! С завтрашнего дня у тебя будет счет в банке на булавки, — ответил он.

Вскоре Эстебан Труэба осознал, что Альба была самой дорогой женщиной в его жизни и что целый гарем куртизанок не стоил бы так много, как его внучка с зелеными волосами. Он не стал упрекать ее, потому что снова наступили времена, когда чем больше он тратил, тем больше получал. С тех пор как он оставил политическую карьеру, у него с излишком хватало времени для коммерции, и он подсчитал, что вопреки всем его прогнозам, умрет довольно богатым. Он помещал свои деньги в новые финансовые предприятия, которые обещали вкладчикам потрясающее увеличение вкладов за одни сутки. Он обнаружил, что богатство стало вызывать в нем отвращение, потому что уж очень просто оно доставалось, а стимула растрачивать его не было, и даже удивительный талант расточительности его внучки не опустошал карманы. С воодушевлением Эстебан Труэба восстановил и улучшил имение в Лас Трес Мариас, но постепенно утратил интерес к каким бы то ни было предприятиям, так как заметил, что при новой экономической системе не нужно было прикладывать силы и что-либо производить, ведь деньги и так присоединялись к деньгам, и без всякого его участия банковские счета росли день ото дня. Поэтому, получая проценты, он решился на шаг, который никогда даже не воображал совершить в своей жизни: каждый месяц он посылал чек Педро Терсеро Гарсиа, который вместе с Бланкой нашел убежище в Канаде. Там наконец-то исполнилось их желание жить в мире разделенной любви. Педро писал революционные песни для рабочих, студентов и даже для крупной буржуазии, у которой они оказались в моде. Его творения были переведены на английский и французский языки и пользовались большим успехом, несмотря на то, что куры и лисы не отличались смелостью и блеском орлов и волков этой ледяной страны. Бланка, умиротворенная и счастливая, впервые в жизни чувствовала себя абсолютно здоровой. Она установила огромный горн в своем доме и стала лепить свои рождественские фигурки, которые отлично продавались, поскольку их сочли предметами индейского ремесла, как и предполагал Жан де Сатини двадцать пять лет тому назад, собираясь их экспортировать. Доходы от продаж, чеки отца и помощь канадских властей позволяли им безбедно существовать, и Бланка из предосторожности спрятала в тайное место шерстяной носок с неисчерпаемыми драгоценностями Клары. Она надеялась, что ей не придется их продавать и в один прекрасный день в них станет блистать Альба.

Эстебан Труэба не знал, что политическая полиция следила за его домом вплоть до ночи, когда увели Альбу. Они спали, и по чистой случайности никто не прятался в лабиринте нежилых комнат. Удары прикладами в дверь пробудили старика от сна с отчетливым предчувствием беды. Альба проснулась еще раньше, услышав торможение машины, шум шагов, приказы вполголоса, и стала одеваться, потому что сомнений в том, что пришел ее час, не было.

В эти месяцы сенатор понял, что даже его безупречное положение сторонника путча не спасало от террора. Никогда, однако, он не мог представить себе, что станет свидетелем того, как в его дом врывается во время комендантского часа дюжина мужчин в гражданской одежде, вооруженных до зубов. Его грубо подняли с постели и под руки привели в гостиную, не позволяя даже надеть домашние туфли или закутаться в плед. Он увидел, как от удара ногой распахнулись двери комнаты Альбы и туда вошли полицейские с автоматами в руках. Альба была полностью одета и бледная, но спокойная, стоя уже ожидала их. Подталкивая в спину, под прицелом ее привели в гостиную, где приказали встать рядом со стариком и не двигаться. Она подчинилась, не сказав ни единого слова, не разделяя гнева своего деда и не обращая внимания на ярость этих людей, которые рыскали по дому, ломая двери, прикладами ружей выворачивали шкафы, опрокидывали мебель, потрошили матрацы, выбрасывали содержимое ящиков, били ногами по стенам, выкрикивали ругательства в поисках спрятавшихся партизан, незаконного оружия и других свидетельств подпольной работы. Они подняли с кроватей слуг и заперли их в одной из комнат под охраной вооруженного парня. Перерыли полки в библиотеке, а картины и произведения искусства сенатора с грохотом побросали на пол. Книги из туннеля Хайме выкинули во двор, там их сложили штабелями, облили бензином и подожгли, подбрасывая в костер магические книги из ящиков прадеда Маркоса, экзотические издания Николаса, сочинения Маркса в кожаных переплетах и даже партитуры опер из коллекции сенатора. Все это пылало в инквизиторском костре, который наполнил дымом весь квартал и который в обычное время привлек бы внимание пожарных команд.

— Выкладывайте все записные книжки, блокноты, адреса, чековые книжки, все личные документы, что у вас хранятся! — приказал тот, кто, видимо, был начальником.

— Я сенатор Труэба! Вы что, не узнаете меня? Бог мой! — кричал в отчаянии дедушка. — Вы не можете поступать так со мной! Это произвол! Я друг генерала Уртадо!

— Замолчи, старый болван! Пока я не позволю, ты не имеешь права открывать рот! — грубо ответил начальник.

Они заставили его передать им содержимое письменного стола и положили в сумки все, что