работать на опережение, но и удар при этом держал. Став старшим лейтенантом, Малышев пытался отрастить усы, чтобы выглядеть солидней. Однако с реденькими клочкастыми усишками вид у Женьки сделался уж совсем несерьезный. Он стал похож на Паниковского в ранней молодости, только не в канотье, а в десантном берете. Малыш быстро это сообразил, и с тех пор его физиономия всегда была гладко выбрита, особенно под носом. Он вообще иной раз излишне следил за собой. Видимо, немного комплексовал из-за своей совсем не гвардейской внешности.

Еще в детдоме у Жени было две мечты. Первая – стать десантником. Это случилось после того, как Женька увидел фильм «Ответный ход». А вторая мечта была найти свою мать. Ту, которая оставила его много лет назад в роддоме, даже имени ему не дала. В отличие от других таких же сирот Женька свою мать всегда оправдывал и мечтал о встрече. Уже став курсантом, Малышев в форме заявился в тот самый роддом и сумел-таки получить нужный адрес. Женька надраил ботинки и козырек фуражки, купил букет и направился туда, где восемнадцать лет назад места ему не нашлось.

– Кто там? – спросил женский голос, после того как Женя нажал кнопку звонка.

– Мама... – только и произнес Женька.

За дверью смолкли.

– Мама, открой, пожалуйста! – чуть не закричал Женька. – Мне от тебя ничего не надо. Я сам могу тебе помогать.

И вновь ему никто не ответил. И тогда Женька начал остервенело лупить кулаком в кожаную недешевую дверную обивку.

– Перестаньте! – раздалось наконец из-за двери.

Тот же голос. Громкий, пронзительный.

– Я тебя не знаю и знать не хочу, – продолжила за дверью невидимая женщина. – У меня своя жизнь, у тебя своя. Забудь сюда дорогу, солдат!

– Я не солдат... – только и выговорил Женька. – Я курсант.

И, отбросив в сторону букет, рванул вниз по лестнице. Он даже не узнал, как она выглядит. С тех пор Женя все свободное время пропадал в спортзале или в тире. По окончании училища, как и хотел, попал в спецназ ВДВ.

Своим товарищам Малышев иногда казался слишком резким, даже злым. Иногда излишне бескомпромиссным, по-жестокому правдивым. На самом же деле Женька был другим. Точнее, мог быть, но не всегда удавалось.

– Валя, я... Я не знаю, что происходит, – как-то произнес он, придя вечером в мою комнату в общежитии.

– Что происходит? – переспросил я.

– Кругом. С нами, – пояснил он.

Выяснилось следующее. Шел Малышев, одетый в штатское, утром в магазин. Неприметный такой, маленький, на гвардейского офицера совсем не похожий. А были весенние каникулы, и навстречу Женьке шла толпа школьников и школьниц. Было им лет по четырнадцать, никак не больше. Многие ростом повыше Жени. Женька с ними поравнялся и как-то неловко толкнул одну из школьниц. Рослую такую девицу с длинными блондинистыми распущенными волосами.

– Вот б..., – произнесла та. – Придурок, на х... Без башни, без руля е...

Ее подружки заржали. Загыгыкали и пацаны-одноклассники. Обернулась пожилая учительница, но смолчала. Ошарашенный Женька перешел на другую сторону улицы и некоторое время не мог сдвинуться с места. Скажи подобное Малышеву кто другой, обидчик рисковал оказаться в глубоком нокауте.

– Знаешь, самое страшное что? – спросил меня Женька и тут же сам и ответил: – То, что я их в эту секунду ненавидел больше, чем «чехов». Больше в тысячу раз... Они ведь не из детдома, одеты как... на подиуме каком-нибудь сраном. Я убить был готов. И тварь эту тупую, и хохочущих ублюдков, и училку старую.

– Но ведь не убил, – сказал я.

– Сдержался... Но ведь хотелось! Это и страшно. И вообще, Валентин. Вот мы все черных, «чехов- азеров» хаем. А ведь у них старших только на «вы» называют, сам знаешь. У нас же постоянно только и слышишь: «Эй, дед, чего встал? Двигай!» или «Смотри, бабка, не подскользнись». Где же культура наша вековая? Вот они, «чехи», – плохие. Ну а мы... Мы-то после этого кто?

– В каждой нации есть хорошие и плохие люди, – довольно банально ответил я. – Не надо судить по плохим.

– Это я знаю... Ты бы видел, как они все ржали и смотрели на меня. Быдло юное... Вот мы «чехов» исправлять пошли. Ну, когда война началась...

– Знаю, Женька. – Я попытался отмахнуться от него.

– Нет, ты послушай! Одним словом, мне все больше кажется, что не нам «чехов» исправлять надо было и не им нас. А нам всем вместе как-то исправляться. Лучше бы без войны.

– Вот именно «бы», – заметил я, так как разговор был мне неприятен. – Забудь дурацкий случай. Быдло, оно и в юном возрасте быдло. Но ведь есть Чабан, есть я, Кентавр, Рита. Мы ведь другие... Особенно Рита.

– Да, – кивнул Малышев. – Только про Риту не будем.

Рита Аржанникова – неприкосновенная тема. Сослуживица, гвардии прапорщик, не более того. Любое упоминание Риты в ином контексте было в присутствии Малышева неприемлемо. Не слишком развитое чувство юмора окончательно отказывало ему...

Как-то раз зимой мы с Женькой зашли перекусить в кабак. Не то чтобы дорогой, конечно, но приличный. Поужинали, собрались уходить, а в раздевалке Малышев не поделил что-то с каким-то здоровенным парнем, явно знакомым с боевыми единоборствами. Кажется, кто-то кого-то задел плечом. Рукопашная явно была неизбежна. Противник превосходил Женьку на три-четыре весовые категории. Малышев отступил на полшага к стене, и глаза его сверкнули опасным белым огнем. Ничего хорошего для бугая это не предвещало, Малыш готов был биться насмерть. Сейчас, после двухсот граммов коньяка, в капитане ВДВ бурлило и кипело все и вся. И детдомовские обиды-несправедливости, и грязь не утихающей войны со всеми ее поражениями и позором, и собственная неудавшаяся личная жизнь. Он готов был ломать, рвать, грызть этого высокомерного детину, толкнув его плечом в узком коридоре. И словами Малыша сейчас не остановишь. Поэтому мне ничего не оставалось, как в считаные доли секунды вырасти эдаким пограничным столбом между противоборствующими сторонами. При этом я рисковал получить с обеих сторон пару-другую увесистых «кренделей».

– Брэк, бойцы! – как можно более уверенным тоном произнес я и тут же повернулся к бугаю, заслонив Женьку.

Теперь Малышу было затруднительно дотянуться до «вражины», да и тому пришлось бы достать обидчика, лишь предварительно уложив меня.

– Произошло недоразумение, – как ни в чем не бывало сказал я бугаю, при этом внимательно следя за движениями его рук и корпуса.

– Тебе чего? – грозно спросил тот.

– Сейчас объясню.

Я демонстративно опустил руки вниз и расслабился. Но ногой незаметно сумел отодвинуть Малышева как можно дальше. Женька хмыкнул, но повиновался, бойцовый пыл в нем, по счастью, начал угасать.

– Про братьев Кличко слыхал? – спросил я и тут же уточнил: – Про старшего и младшего?

Бугай кивнул, оставаясь столь же недружелюбным.

– Так вот это – средний! – кивнув на Женьку, сообщил я.

Бугай не выдержал, усмехнулся. Не смог сдержать смешка и находящийся за моей спиной Женька. Драться сразу обоим расхотелось... Вот и на войне бы так.

Малышева с тех пор пытались называть Кличко-средним, но не прижилось.

Сейчас Малышев (он же несостоявшийся Кличко-средний) должен был видеть следующую картину. К нам двигались четверо габаритных ребят. По-наглому, в открытую. Мы уже покинули территорию рынка и шли вдоль его забора. Кентавр и Малыш находились рядом с главным входом, в добром километре от нас, но