— Ну из родиков… Сразу видно, что ты у нас в редакции новичок. «Родиками» я называю людей, у которых есть родимые пятна прошлого. Понял? Так вот, хочу дать тебе ответственное задание. Дело в том, что во вчерашней редакционной почте тихонько лежала «мина замедленного действия» в обыкновенном голубом конверте с маркой и штемпелем. Эта «мина» должна при твоей помощи разорваться и нанести большой урон лагерю, с которым мы, журналисты, призваны бороться.

Гуськов вынул из верхнего ящика стола голубую бумажную «мину», погрузил в нее два пальца и достал небольшой белый листок с ровными, аккуратными тропинками строк.

— Вот послушай, что пишет нам одна студентка — Сусанна Д., как ты назовешь ее в своем будущем фельетоне.

«Дорогая редакция! Я долго думала перед тем, как взяться за ручку с пером. И все-таки через несколько минут я опущу в почтовый ящик этот голубой конверт, который поведает вам об одной черной истории. И черной душе. Нет, не о себе думаю- я сейчас! Я хочу, чтобы другие люди, и особенно дети, не стали в будущем жертвами этого человека — вернее сказать, этого субъекта во фраке с узкой „бабочкой“ вместо галстука и с узкими, мещанскими взглядами на жизнь. В таком виде, представьте себе, он появляется на студенческих вечерах! Почему я упомянула о том, что дети в опасности? Да потому, что субъект этот студент педагогического института, он готовится стать учителем и воспитывать (точнее сказать, калечить!) наших ребят. Субъект этот особенно опасен по той причине, что обаятелен. Он — душа общества, организатор разного рода балов и танцулек.

И кроме того, он отличник! Есть еще у нас слепые люди, которые думают, что отметки определяют весь комплекс человеческих качеств. Если отвечает у доски на пятерку, значит-де, и человек — на пятерку…»

— Не новая мысль! — прервал Гуськов чтение. — Но посмотри, как художественно выражена! Можешь ее прямо, так сказать, живым куском взять в свой будущий фельетон.

И не забудь о фраке. Его фрак — это как бы заявка на особое положение в обществе, в коллективе. Пойдем дальше…

«Старков ухаживал за мной, говорил о любви, даже стихи читал — выдавал за свои, но, по-моему, это были чужие — вот только не знаю, чьи именно. Предлагал выйти за него замуж. Я рассказала об этом своим подругам, родителям, соседям по квартире, всем нашим знакомым. Я верила ему, как могут ему поверить сотни других людей и особенно детей: вы знаете, как они доверчивы! И он обманул меня, как обманет и тех, других… Может ли такой человек воспитывать в будущем наше подрастающее поколение?!»

Гуськов читал письмо с таким выражением, так прочувствованно, словно бы это он сам был Сусанной Д., словно это ему предлагали выйти замуж и это над его первым чувством надругался некий студент педагогического института.

— Так вот, на этом письме можно поставить грандиозную проблему. Такую, знаешь, тему поднять, что соседнюю областную газету инфаркт хватит! Гуськов вскочил из-за стола и забегал по кабинету. — Может быть, этих фактов будет не вполне достаточно. Так можешь кое-что домыслить.

Творческий домысел — это закон жанра. Художник имеет на него право! А ведь не только писателям именовать себя художниками — мы, журналисты, тоже имеем для этого веские основания. Сегодня же, сейчас же отправляйся в педагогический институт!

— Но сейчас каникулы. Я там никого не застану… Впрочем, бывают ведь студенческие вечера! — спохватился Валерий, — Я всех разыщу, раскопаю все факты!

Он уже дорожил этими фактами, потому что почувствовал, что его журналистский бенефис не за горами. Он напишет острую статью, такой фельетон, о котором заговорят все. И Никодим Сергеич прочтет его вслух, а мама, тетя Леля и тетя Варя купят десятки экземпляров газеты (он это ясно представлял себе!) и будут раздавать их всем своим друзьям и знакомым.

— Особенно разыскивать и раскапывать не стоит! — посоветовал Гуськов, возвращаясь в свое кресло. — Не трать на это время: фельетон мне нужен завтра к вечеру. Тиснем его в воскресный номер! И главное, помни: ты можешь коечто заострить, преувеличить. Заострение и преувеличение — это тоже, знаешь, закон жанра! Художник имеет на это право. И дело вовсе не в Старкове и не в Сусанне Д., а в том, чтобы на этом примере научить тысячи. Понял? Зря ты, брат, эти мои мысли в блокнот не записываешь. Ведь забудешь еще, чего доброго. И самое последнее: подумай о хлестком заголовке. Это очень важно. Что-нибудь такое… вроде «Плесени», чтобы тянуло на обобщение и сразу запоминалось. Понимаешь? Я даже думал, не обыграть ли в заголовке его фамилию. Все-таки, знаешь, «Старков»… Старое, устаревшее… пережитки… Как-то само собой ассоциируется. А можно обыграть фрак — тоже, знаешь, деталь с фалдами! Ну, в общем: гонорар будешь получать сам и заголовок тоже сам придумывай!

Выйдя в коридор, Валерий пробежал глазами по первым строчкам письма, остановился и вслух прочитал:

— «…во фраке с узкой „бабочкой“ вместо галстука и узкими, мещанскими взглядами на жизнь».

«Вот он, заголовок будущего фельетона! — подумал Валерий. „Бабочка“!.. Этот заголовок будет тесно связан с образом главного персонажа. Прямо-таки „привязан“ к его шее — и точен, и иносказателен, и полон обобщений. Итак, решено: „Бабочка“!..»

В тот день трудно было достать областную молодежную газету — и не только в киосках «Союзпечати», но даже в читальнях.

В автобусах и троллейбусах люди пересказывали друг другу содержание газетного-фельетона, обменивались впечатлениями:

— Вы подумайте: и мог же такой прохвост в будущем стать учителем?!

— А как же: получил бы диплом — и прямиком к детям! Вместе со всем своим аморальным обликом!.. Прямо во фраке! Шалишь, не вышло!..

— А девушка-то какую проявила принципиальность: не побоялась раскрыть свою глубоко личную драму!..

— Ну, уж не преувеличивайте: ведь фамилию ее не напечатали. «Сусанна Д.» — и только!

В одноэтажном особнячке фельетон, как стихотворение, к вечеру выучили наизусть. И всем знакомым советовали по телефону: «Обязательно прочтите сегодня молодежную газету. Там, на третьей странице… В общем, сами увидите!»

Всех четверых огорчало лишь то, что люди, запомнив название фельетона и взволновавшись его содержанием, не обращали никакого внимания на фамилию автора. Это, конечно, было обидно.

Вечером в трамвае Варвара Михаиловна громко, чтобы все слышали, сказала Елене Гавриловне:

— Великолепно написан этот фельетон! Ну, про «Бабочку»… Кто его автор? Ты не помнишь?

Елена Гавриловна смутилась и ничего не ответила. Тогда Варвара Михайловна сама вдруг вспомнила:

— Ах да! Валерий Заботин! Видимо, талантливый журналист! И должно быть, из молодых… Надо теперь следить за его статьями.

Возвращаясь с работы, мама и Никодим Сергеич слышали, как пожилой мужчина очень интеллигентного вида назвал двух бравых молодых людей «бабочками».

— Видите? Уже пошло в народ! — с гордостью сказал Никодим Сергеич. Теперь всех молодых шалопаев станут называть «бабочками».

И начали называть. Слово «бабочка» за каких-нибудь два дня стало популярно во всем городе. И вот уже Валерия пригласили в клуб тонкосуконной фабрики на дискуссию:

«Бабочки и откуда они прилетают». Никодим Сергеич, Варенька и Леля тоже помчались на дискуссию прямо с работы, не успев даже отдохнуть и поужинать. Так было и раньше, в те дни, когда Валерий выступал в школьных самодеятельных спектаклях. Они, все трое, ходили на эти спектакли столько раз, сколько не мог бы выдержать, наверно, и сам автор пьесы. И так же, как в те дни, они сейчас обещали Валерию, что рассядутся в разных концах зала, чтобы никто не обратил внимания — на присутствие незнакомых людей и, не дай бог, не подумал бы, что это его, Валерия, родственники, дружно явившиеся «переживать».

А мама, как и в те далекие дни, не пошла на выступление сына, — она уж слишком волновалась, могла выдать себя и поставить Валерия в неловкое положение: на дискуссию с мамой пришел!

Мать, оставшись дома одна, принялась было за стирку, но тут раздались три нерешительных, застенчиво коротких звонка.