псевдонимами.

– Обыватель сейчас во всем винит этих восемнадцатилетних мальчиков… Вот что вы сделали… Эту войну надо от них отделить… Война была преступная, её уже осудили, а мальчиков надо защищать.

– Я – учитель русской литературы. Много лет повторял своим ученикам слова Карла Маркса: «Смерть героев подобна закату солнца, а не смерть лягушки, лопнувшей от натуги». Чему учит ваша книга?

– Из потерянных людей нас хотят превратить в надёжных защитников системы (мы уже проверены на верность ей). И сегодня снова посылают в Чернобыль, в Тбилиси, в Баку, на разорвавшийся газопровод…

– Я не хочу рожать детей… Боюсь… Что они скажут, когда вырастут? Обо мне… Я была там… Об этой войне… Война была грязная, так надо и называть её грязной… Мы промолчим… Дети скажут.

– Стыдно признаться… Вернулся оттуда, жалел, что у меня нет ордена… Даже медальки нет… А теперь рад, что никого не убил…

– У нас человек многое загоняет в подполье… Мы ничего не знаем о себе… Что, например, нам известно о жестокости подростков? Какая у нас литература, наука об этом? А зачем она нам была до недавнего времени: советские подростки – самые лучшие в мире. У нас нет наркомании, нет насилия, грабежей. Оказалось, что все есть, в полном наборе. А там этим подросткам ещё дали в руки оружие… И внушили – вот он, враг: душманская банда, душманская братия, душманское отребье, бандформирования душманов, бандитские группировки… Они возвращаются и рассказывают, как стреляли, как забрасывали дувал гранатами… Как убитые лежали… И для них это норма… Прости им, Господи, ибо не ведали, что творили…

У кого спросить вслед за Артуром Кестлером: «Почему, когда мы говорим правду, она неизменно звучит как ложь?.. Почему, провозглашая новую жизнь, мы усеиваем землю трупами? Почему разговоры о светлом будущем мы всегда перемежаем угрозами?»

Расстреливая притихшие кишлаки, бомбя дороги в горах, мы расстреливали и бомбили свои идеалы. Эту жестокую правду надо признать. Пережить. Даже наши дети научились играть в «духов» и в «ограниченный контингент». Теперь давайте все-таки наберёмся мужества узнать о себе правду. Невыносимо. Нестерпимо. Знаю. На себе проверила. До сих пор стоит в ушах крик двадцатилетнего мальчишки: «Не хочу слышать о политической ошибке! Не хочу!!! Если это ошибка, верните мне мои ноги… Две мои ноги…» Тот, что на соседней койке, говорил спокойно, тихо: «Назвали четыре имени… Четырех мёртвых… И больше нет виноватых… Нас будете судить!!! Да, убивали! Да, стрелял… Вы оружие нам вручили в „Зарницу“ играть с братьями по классу?.. Вы думали, ангелы возвратятся?!»

Два пути: познание истины или спасение от истины. Опять спрячемся?

У Ремарка в «Чёрном обелиске»: «Странная перемена, начавшаяся вскоре после перемирия, продолжается. Война, которую почти все солдаты в 1918 году ненавидели, для тех, кто благополучно уцелел, постепенно превратилась в величайшее событие их жизни. Они вернулись к повседневному существованию, которое казалось им, когда они ещё лежали в окопах и проклинали войну, каким-то раем. Теперь опять наступали будни с их заботами и неприятностями, а война вспоминается как что-то смутное, далёкое, отжитое, и поэтому, помимо их воли и почти без их участия, она выглядит совсем иначе, она подкрашена и подменена. Массовое убийство представало как приключение, из которого удалось выйти невредимым. Бедствия забыты, горе просветлело, и смерть, которая тебя пощадила, стала такой, какой она почти всегда бывает в жизни, – чем-то отвлечённым, уже нереальным. Она – реальность, только когда поражает кого-то рядом или тянется к нам самим. Союз ветеранов был в 1918 году пацифистским, сейчас у него уже резко выраженная националистическая окраска. Воспоминания о войне и чувство боевого товарищества, жившее почти в каждом из его членов, Волкенштейн ловко подменил гордостью за войну. Тот, кто лишён национального чувства, чернит память павших героев, этих бедных обманутых павших героев, которые охотно бы ещё пожили на свете».

Когда вижу, как надевают «афганскую» форму, прикалывают медаль «От благодарного афганского народа» и идут к ребятам в школу – не понимаю! Когда заставляют мать десять – двадцать раз рассказывать о погибшем сыне и она после всего еле добирается до дома – не понимаю.

У нас было много богов, одни теперь на свалке, другие – в музее. Сделаем же богом Истину. И будем отвечать перед ней каждый за своё, а не как нас учили – всем классом, всем курсом, всем коллективом… Всем народом… Будем милосердны к тем, кто заплатил за прозрение больше нас. Помните: «Я своего друга… Я свою правду в целлофановом мешке с боевых нёс… Отдельно голова… Отдельно руки, ноги… Сдёрнутая кожа…»

Лев Толстой окончил «Войну и мир» на границах Отечества. Русский солдат пошёл дальше, а великий писатель за ним не пошёл…

Всю жизнь теперь на нашей земле эти могильные красные камни с памятью о душах, которых уже нет, с памятью о нашей наивной доверчивой вере: