этой истории, господин Гримо. У меня во Франции остались дети, пока еще подростки, но время летит очень быстро, не сегодня-завтра придет и для них пора любви. Так поверьте, что мое желание помочь вашему запутавшемуся мальчику так же искренне, как если бы речь шла о моем собственном сыне.

— Очень признателен вам за участие, господин Дюпон, — вздохнул Гримо, — Но все это пока только любезности, которые вам кажутся смешными, когда речь идет о нашем брате аристократе. Хотя с чего вы взяли? Я-то сам при чем? Я человек простой!

— Вы это уже говорили. А вы не так просты, как кажетесь. Но — оставим. Мой жизненный опыт показал, — сказал Дюпон задумчиво, — Что молодые люди в своей избраннице нередко ищут черты своей матери.

Гримо вздохнул.

— К моему господину это не может относиться, — сказал Гримо, — Вы знаете из моих слов, что он вырос без матери, так как герцогиня находилась в эмиграции до самой смерти кардинала Ришелье.

— Это вы говорили, господин Гримо.

— И запомнить госпожу он не мог — он был совсем крошкой, когда мы с господином графом привезли ребенка в наш замок.

— В каком возрасте?

— Несколько месяцев, сударь.

— Науке еще мало известно о сознании детей раннего возраста, хотя я допускаю, что образ госпожи герцогини запечатлелся в памяти малыша.

— Но он знал, как выглядит герцогиня! — сказал Гримо, — Я-то ее видел! И граф, его отец — тоже!

Дюпон рассмеялся:

— Не сомневаюсь, что кто-кто, а уж граф, отец ребенка, очень хорошо знал, как выглядит герцогиня, черт возьми!

Гримо улыбнулся в ответ.

— Мы не могли сказать ребенку, что герцогиня умерла. Мы сказали, что она уехала очень далеко. Мы поддерживали в нашем малыше эту надежду, и он знал, что мама любит его и помнит о нем. И когда господин Рауль спрашивал меня, какая она, я говорил ему о сказочной красавице, похожей на фею, с синими, как у него, глазами, с золотыми длинными волосами — до самой земли. Вы видели нашу госпожу, когда она посетила флагман. Судите сами, похож ли нарисованный мной портрет.

— Теперь скажите, господин Гримо, кто больше похож на прекрасную герцогиню де Шеврез и внешне и… психологически — мадемуазель де Лавальер или дочь Бофора?

— Конечно, дочь Бофора! — сказал Гримо не задумываясь.

— Вот так-то, — усмехнулся Дюпон, — И я того же мнения. Конечно, господин Гримо, все это только теории…

— Я тоже слышал подобные 'теории' , — заметил Гримо, — Но из всякого правила бывают исключения.

— Исключительными были обстоятельства детства вашего господина и политическая интрига, в которой были замешаны его родители. В тридцатые года по всей Франции из уст в уста передавалась история, похожая на легенду, о красавице герцогине, мстительном кардинале Ришелье и Малыше Шевретты, хорошеньком как ангел, которого хотели выкрасть гвардейцы кардинала. Я, тогда студент-медик, считал эти слухи весьма преувеличенными, но и подумать не мог в те годы, что четверть века спустя встречусь с повзрослевшим Малышом Шевретты. И вот что я вам скажу… Ваш мальчик рос без матери, вы были окружены врагами, при жизни кардинала ваш господин, граф, отец ребенка, вы сами, все графские слуги готовились отразить любое нападение, хотя, возможно, вы преувеличивали опасность, Ришелье не пошел бы на похищение вашего наследника, упустив герцогиню.

— Кто его знает, — буркнул Гримо, — Кардинал!

— Понимаю, — кивнул Дюпон, — Кардинал! Потом, когда гроза миновала, Ришелье умер, и владельцы замка позволили себе немого расслабиться. Вот тут и появляется белокурая голубоглазая маленькая соседка. С точки зрения психологии все ясно, не так ли?

— Вы хотите сказать, что маленькая Лавальер заняла в сердце моего господина место герцогини?

— О нет! Но, ручаюсь вам, если бы ваш виконт встретился с герцогиней сразу после ее возвращения из эмиграции, в начале сороковых, малышка Лавальер была бы для него милой соседкой, подругой детства — и не больше. А раз уж ваш граф пошел на то, что запретил детям встречаться, привычка превратилась в…

— Любовь? Страсть? Манию? — спросил Гримо.

— Теперь это уже не имеет значения, — сказал Дюпон, — Судя по психологическому портрету мадемуазель де Лавальер, данному вами, господин Гримо, не ваш Рауль, а король Людовик должен был полюбить ее всем сердцем.

— Что общего между королевой-матерью Анной Австрийской и мадемуазель де Лавальер? Ваша теория вас подводит, — фыркнул Гримо.

— Нисколько, — заявил Дюпон, — Вспомните юность вашей королевы, вспомните, как ее преследовал кардинал, как несчастная королева подвергалась нападкам короля Людовика Тринадцатого… Справедливого, — иронически добавил врач, — Вспомните полную зависимость от них молодой королевы. Анна Австрийская жила в постоянном страхе. Сопоставьте это с положением при Дворе молоденькой фрейлины Луизы де Лавальер. Ее, насколько я знаю ситуацию, тоже обижают и преследуют все, кому не лень — и та же королева-мать, и принцесса Генриетта, и завистливые подруги… и — список этот можно продолжать до бесконечности. Вот и получается — беззащитная, робкая, пассивная Луиза вызывает у короля желание защитить ее — так же как когда-то господа мушкетеры защищали его мать — беззащитную, и, можно сказать, пассивную королеву Анну Австрийскую. Не сочтите мои слова крамольными, но вам должно быть отлично известно, что в интригах той эпохи Анна Австрийская была марионеткой, за ниточки дергала ее подруга Шевретта.

— Вы назвали королеву пассивной? Да, так оно и было! Действовали герцогиня де Шеврез и Констанция Бонасье, королева только ждала результатов. 'Но, наверно, самой активной была злодейка миледи' , — подумал Гримо, мрачновато этак усмехаясь, а Дюпон понял его усмешку по-своему, проговорив: 'Но кроткой королева не была даже тогда, хотя и прикидывалась сущим ангелом' .

— О да, — кивнул Гримо, — Мы знаем королеву-мать эпохи ее регентства — и эту Анну Австрийскую никак не назовешь кроткой, пассивной и беззащитной!

— Ее характер изменился после рождения Людовика. Власть она получила в зрелые годы, я же говорил о юности королевы. О тех временах, когда Ее Величество была ровесницей вышеупомянутой Луизы или чуть постарше сей девицы… А король расспрашивал придворных о молодости своей матери, и, к чести Его Величества, никогда не сдавал своих… конфидентов. Вы улыбаетесь, господин Гримо? Я неудачно выразился — скажем проще: людей, от которых получал интересующую его информацию. Подсознательно молодой король мечтал о нежной, беззащитной, бескорыстной подруге, каковую нашел в молоденькой Луизе, тем более, как вы говорили, девочка невольно призналась в своей любви первая. Так я успокоил вас, господин Гримо?

— Право, не знаю. Вы вроде толково все объяснили. Я уступаю силе вашей логики. Действительно, у герцогини де Шеврез и дочери Бофора много общего. Наша госпожа смелая, активная, я сказал бы, отчаянная. Подобными качествами, насколько я могу судить, обладает и мадемуазель де Бофор. Но что будет дальше, господин Дюпон? Будущее представляется мне таким пугающим.

— Ни на картах, ни на кофейной гуще гадать я не умею, — развел руками Дюпон, — Что вас пугает, господин Гримо? Война? Но мы все рискуем. Поверьте, здесь, на борту 'Короны' , в Средиземном море, где к нашим услугам и шторм, и весьма опасные приключения, поверьте, там, в Алжире, на войне с мусульманами, вашему господину сейчас все-таки легче, чем у себя дома, в Блуа, где все напоминало бы ему о той девушке. По себе знаю, — и Дюпон, наводивший ужас на весь флагман, меланхолически улыбнулся.

— Вы правы, — согласился Гримо, — Но я так боюсь за него…

— Это вы мне уже десять раз говорили! — вздохнул Дюпон.