подчистили, и снарядился Василий в обоз. Прощаясь с Варварой, он держал ее за руки, шептал захлебываясь:

– Я приду, Варюшка! Приду и поженимся! В обоз-то – не на передовой, живой буду! Жди, как война кончится, – приду!

Сел в сани, залихватски растянул гармонь, и лошадь, присев на задние ноги, с места взяла в галоп и понесла, понесла – только снег закружился. Варвара побежала следом, но в глазах уж все двоилось, плыло от слез; дорогу под ногами потеряла, забрела по пояс в сугробы и остановилась. Сани с призывниками давно уж в лесу скрылись, а она все еще слышала гармонь. Василий играл на морозе и не жалел голосов, хотя раньше берег, чтоб не запали на холоде и не огрубели медные планки…

Осталась Варвара вдвоем с теткой Васеней. У обеих и языки есть, и уши, а ровно глухонемые стали. Как останутся одни в избе, так молчат и даже взглядом никогда не сойдутся. Каждая о своем печалится, свою думу в голове мнет, словно лен в мялке – лишь костра сыплется. Днем в белом лесу, где они готовили ружболванку, кажется, бойчее тетки Васени да Варьки-сироты и нет в Великанах: то песни поют, то плясать вздумают, когда намерзнутся, да еще других баб подзадоривают, которым не до смеха и веселья. У кого от холода лицо стянет, что рот не закрывается и зубы наголе, у кого от горя – все одно не запоешь.

Тетка Васеня щадила свою будущую сношку. Вокруг березы снег растопчет, поставит Варвару так, чтоб ловчее пилить ей, чтоб не сгибаться в три погибели, и лучковую пилу не только на себя тянет, но и к ней подталкивает – все полегче. А белый лес резали под самый корень, поскольку из комлей выходили самые крепкие приклады. Так что пока свалишь березу – накланяешься ей. И потом, когда кололи эти самые комли, тетка Васеня за колотушку бралась, Варвару же клинья заставляла придерживать да чурки на попа ставить. Так на пару и работали, семьей двойную норму давали. Неделю колют, затем Варвара запряжет коня и вывозит ружболванку на плотбище – это, считай, отдых, выходной день. Начальник лесоучастка, где встретит Варвару, обязательно похвалит, мол, стахановцы вы с Васеней, ударники. Я бы вам, будь моя воля, по медали дал, а то и по ордену. От такой похвалы Варвара готова была в доску расшибиться. Степан Петрович Христолюбов щедрый на похвалу был и на обещания не скупился, так как больше нечем было ему одарить великановских баб – ни медалей, ни орденов в руках не держал. «После войны, бабоньки, – говорил, – всем вам на двадцать пять лет роздых будет, освобождение от труда. Станете вы ребятишек рожать и внуков нянчить».

Однажды утром тетка Васеня подняться не смогла, руки мозжило и в глазах красный огонь горел. Наказала Варваре ружболванку вывозить и дома осталась. Варвара пришла на конный двор и стала кобылу запрягать. А кобыла жеребая была, едва уж в оглобли влезала. Ее бы освободить от работы, но конюх благословил: дескать, потерпит матушка еще день-другой. Люди-то вон терпят, и скотине терпеть приходится. Два воза привезла Варвара на плотбище, за третьим поехала, когда кобыла легла на ледянке и прямо в оглоблях жеребиться начала. Хомутом горло ей перехватило, хрипит, бьется, глаза дикими сделались, закровянели. Варвара кое-как гужи порубила, откатила сани, а что дальше делать – не знает. Как назло, на ледянке ни встречного, ни поперечного. Но видит, дело худо, пропадает кобыла, уж и глаза тухнут, закатываются. И жеребенок, наполовину родившийся, пропадает – мороз жжет – спасу нет. Ведь за коня-то можно и под суд попасть. Не за коня, так за жеребенка…

Ухватила его Варвара и давай тянуть. Как уж тянула, откуда такие силы взялись – не помнит. С горем пополам опросталась кобыла, ожила немного, а на ноги встать не может. И жеребенок – горячий, мокрый и живой лежит на снегу, примерзает – пар столбом. Скинула Варвара полушубок, покрыла им жеребенка и подняла на руки. Не понеси, так околеет и пропадет живая душа. Так они и шли по ледянке до самых Великан: впереди Варвара с жеребенком, сзади кобыла. У обеих уже сил нет, ноги разъезжаются, а идут. Если Варвара упадет и отлеживается, то и кобыла ложится; если кобыла свалится на бок, то и Варвара рядом с ней. И добрели-таки до конного двора. Жеребенок только одно копытце отморозил. Мягкое оно было, желтенькое, как молодая репка. Варвара дорогой уж и шаль сняла, ноги жеребенку обернула, а все одно не уберегла. Правда, копытце хоть и отболело, и слезло, как слезает ушибленный ноготь, но потом новое отросло. Через два месяца, весной, жеребенок на ноги встал.

А Варвару конюх в теплой хомутовке до самого вечера отогревал, в тулуп укутывал, горячее питье давал. И будто отошла она, согрелась, разве что иней на волосах так и не растаял.

Пришла Варвара домой – тетка Васеня лежнем лежит, в избе не топлено, пар изо рта, недолго и картошке в подполе замерзнуть. Истопила Варвара печь, нажарила драников, накормила, напоила будущую свекровь, но сама и поесть не смогла, уснула на полатях.

И казалось ей потом, что спала она долго, до самой весны, пока на ноги не встала, потому что все кругом происходило как во сне. За это время пришло тетке Васене две похоронки, чуть ли не в один день – на мужа и сына. Пока Варвара спала, тетка Васеня обоих оплакать успела и к пробуждению будущей сношки успокоилась, разве что говорливая стала, словно думать и молчать ей стало не о чем.

Тогда Варвару первый раз и обманули – скрыли похоронку на Василия. Даже если бы и не скрыли, вряд ли Варвара поверила бы. Василий-то говорил, в обозе не убивает. Да и почему его убить должно? Вон сколько мужиков взято, всех-то разве убьешь? К тому же Василий – парень битый, в драке ловкий. Какому хочешь фашисту навешает. Если бы с ним что случилось, Варвара бы почувствовала, сердцем услышала. Ведь тетка Васеня-то почувствовала, когда мужа убили. Именно в этот день утром она и слегла (высчитала потом, когда похоронку получила). Что руки мозжило – дело привычное, а вот что красный огонь в глазах полыхал, такого еще не было… Варвара же, очнувшись от болезненного сна, ничего такого не ощущала. Наоборот, весна кругом была, черемуха зацветала, и бабы несли с Божьего озера целые ведра березового сока. Однако нашелся в Великанах добродетель: кто-то из женщин не стерпел и рассказал Варваре о похоронке. Прибежала она к тетке Васене вся в слезах, но с надеждой в глазах.

– Матушка! Люди говорят, Васю убило! Врут же, врут, матушка?!

– Знамо, врут, – подтвердила та. – Ты их не слушай. А Василий живой. Самого убило, и похоронка была, верно. Так что с нашего двора войной взято. Теперь Василию целый век отпущено жить. Война кончится – придет как миленький. Тогда и оженим вас, окрутим и живите с богом!

– А письма? – спохватилась Варвара. – Неужто писем не было?

– Пока дак не было, – вздохнула тетка Васеня и тут же взбодрилась: – Немного погодя и напишет, поди, куда денется? Торопиться нам некуда, подождем! А людей не слушай, из зависти болтают.

Как-то раз пришла она из лесу – светится от счастья, заластилась, заворковала с будущей свекровкой, бросилась по хозяйству хлопотать, в руках все горит.

– Что это с тобой, Варюшка? – спросила тетка Васеня.

Варвара засмеялась, покраснела и вдруг призналась:

– Письмо от Васи получила! Какой-то человек встретился мне и подал. Васиной рукой писано! Поклон вам, матушка…

Тетка Васеня поначалу так и обмерла – голова кругом! Едва с собой совладала и спрашивает:

– Где письмо-то? Дай почитать? Или уж сама прочитай.

Варвара смутилась, глаз поднять стесняется.

– Не велел он показывать… Там все про любовь писано.

А сама руку на груди держит, будто там письмо спрятано. Тетка Васеня не поверила, однако ночью, так и не уснув ни на миг, тихонько встала и всю одежду Варвары прощупала, каждый шовчик проверила, под подушку рукой слазила – пусто. Присела на постели возле Варвары, всплакнула бесслезно и неожиданно замерла, прижимая ладонью рот: будущая сношка и во сне улыбалась так, что светилось во тьме ее лицо…

С тех пор и пошло – что ни неделя, Варвара письмо получает. А потом и вовсе чуть ли не каждый день. И сама пишет ночами на кусках старой шпалеры, пишет и прячет, чтобы потом тайком на почту снести. Тетка Васеня станет ее утром будить на работу – губы и язык в химическом карандаше. Видно, слюнила карандаш, чтобы слова крепче писались на бумаге, чтобы Василий наверняка прочитать смог.

Перед концом войны и потом, после Победы, начали приходить фронтовики. И снова кто-то пытался вразумить Варвару, дескать, убили твоего Василия. Вот же, вот, и война кончилась, победили наши, а если твой жених не идет, значит, сгинул. А она не верила, смеялась и отмахивалась:

– Довольно болтать-то! С нашего двора взято уж, так что Вася живой! Двоих мужиков со двора и война пожалеет, не возьмет. Отвоюет мой жених да придет!

– Кончилась война! Кончилась! – говорили бабы и чуть не плакали.