Наступление было настолько стремительным, что ни Модель, ни Хейндрице не только не успевали под прикрытием арьергардов отвести основные силы, но вынуждены были ввести их в бой, дабы не допустить окружения наподобие сталинградского.

Но как упорно ни сопротивлялись войска их армий, они не могли сдержать натиск советских дивизий.

Дивизия Железнова действовала на заходящем фланге гжатской группировки.

Главный удар на Гжатск наносила гвардейская дивизия генерала Стученко.

– Везет же Андрею Трофимовичу, – аж крякнул Добров, обижаясь на свою судьбу. – Как его было прижал Георгий Константинович Жуков, назначая с кавалерийской на пехотную дивизию. Грозил, что в случае провала не даст даже и эскадрон! А тут, накось, генерала дал, гвардейской командует, да еще не где-нибудь, как мы на заходящем фланге, а на главном направлении.

– Полноте, Иван Кузьмич, я Андрея Трофимовича еще до войны знал. Он тогда командовал кавалерийской дивизией. Прекрасный командир. Знающий. Да и люди его любили.

– Нет, Яков Иванович, тут уж чья-то рука действует… – глубоко вздохнул Иван Кузьмич и наконец выдавил из себя то, что давно его мучило: – Вот взять меня. У меня руки там нет, – двинул он головой в сторону штаба фронта, – и взлета нет. А ведь когда он был комвзвода, я тогда эскадроном командовал.

Яков Иванович чуть было не выпалил: «Для нас, военных, война самая лучшая проверка, где все наносное слетает и человек зримо раскрывается либо своим талантом и воинской красотой, либо посредственностью». Но так как это касалось самого Доброва, а утром бой, бой тяжелый и суровый, он ограничился короткой фразой:

– Все это, Иван Кузьмич, напраслина. Давайте-ка еще раз подумаем, не проглядели ли чего-нибудь, – Железнов подвинул карту своего решения. – Будем действовать, как говорил Суворов, по принципу – быстрота и натиск! Главная задача, Иван Кузьмич, не упустить врага, – сказал и сам насторожился. – Вот что. Ты смотри решение, а я позвоню на передний край разведчикам, спрошу, как ведет себя супостат.

На вопрос комдива разведчики ответили:

– Нормально. Как всегда. Пускают ракеты. Больше всего у Сорокино. Там чего-то шумно.

Часов в десять вечера на участке полка майора Кожуры через бруствер переднего края перевалились первоначально саперы, а за ними поползла за языком и разведгруппа во главе со старшиной Груздевым.

Теперь Яков Иванович неустанно находился на НП и вслушивался в каждый хлопок. А когда вспыхивала вражеская ракета, бросался к наблюдательной цели и всматривался в сторону действия разведчиков.

Но они в своем белом одеянии настолько сливались со снежным покровом, что даже в стереотрубу такому опытному фронтовику, как Железнов, казалось, что впереди никого нет. Он было навел трубу по низу проволоки противника, стремясь разглядеть саперов, за которых переживал не меньше чем за разведчиков, но тут его окликнул связист:

– Товарищ генерал, на проводе командующий.

Яков Иванович досадливо нахмурился, так как командарм, начиная со вчерашнего дня, который раз уже звонит, чтобы не прозевали врага. И сейчас говорил с раздражением:

– Чего вы ждете, противник уйдет, тогда будете бить по пустому месту…

Помня недавнюю трагедию соседней дивизии, наступавшей на Лукьянцево, Яков Иванович чуть было не брякнул на грозный голос командарма: «Противник пока сидит прочно, и на его пулеметы напрасно людей бросать не буду!», но учтя, что командующий только три дня, как принял армию, ответил сдержанно:

– Противник, товарищ командующий, на месте. Что касается меня, то я неослабно веду наблюдение и разведку. Передовые отряды и артиллерия наготове. И как только противник шелохнется к отходу, сразу ударим.

– Ну смотрите, Железнов, прозеваете – пеняйте на себя! – на этом командующий закончил разговор, оставив в душе Железнова неприятный осадок.

«Нехорошо. Будто в душу плюнул, – размышлял про себя Яков Иванович. – И зачем обидные слова, да еще перед боем? Ведь ты же занимаешь большой пост, должен понимать…» В его представлении командующий должен обладать не только прекрасными военными качествами, он должен быть человеком, и человеком с большой буквы! Чутким, внимательным и к людям бережливым. Ведь это ж война! А на войне надо беречь и людей, и их нервы, и душу!..

Зуммер телефона отвлек его от этих размышлений.

– Наши заняли Ржев, а Ватутин – Льгов и Дмитриев-Льговский, – радостно звучал голос Хватова.

– Прекрасно! – Железнов смотрел на десятикилометровку. – В такой ситуации фон Клюге тоже должен дрогнуть.

– Я тоже так понимаю, – отозвался Хватов. – Сейчас печатаю сообщение Совинформбюро и рассылаю в части. Заканчиваю так: «Воины! Враг дрогнул. Вперед на разгром врага!»

– Замечательно, – одобрил комдив. – Действуй. – Не успел положить трубку, как позвонил майор Кожура и сообщил, что вернулись разведчики и притащили языка. Яков Иванович распорядился – разведчиков и языка – на машины и в штаб дивизии!

Подъехал он к блиндажу Бойко, когда к нему вводили пленного. Жаль было смотреть на этого дрожащего всем телом замерзшего солдата, в серой на «рыбьем меху» шинелишке, повязанной по воротнику женским шерстяным платком и скованного в движении большущими соломенными ботами на ногах.

– Разденьте пленного, – приказал Бойко Груздеву, – и ногами к печке! – А затем кивнул ординарцу, разинувшему рот на столь диковинного вояку: – Принеси-ка ему поесть чего-нибудь горяченького.

– А вы, – Железнов обратился к старшине Груздеву, – сейчас же здесь у землянки постройте свою группу. Я буду речь держать! – И улыбнулся.

Не прошло и минуты, как Груздев доложил, что разведчики построены.

– Дорогие боевые товарищи! Большое вам спасибо и за боевую службу и за языка. А сейчас отдыхайте. Каждому по чарке, – отдал он распоряжение капитану Слепневу, – и завтра каждого представить к награде.

Теплое отношение разволновало немецкого солдата, и все же это его не тронуло; сославшись, что он солдат и принял присягу на верность Фатерлянду, то военной тайны раскрыть не может. И лишь умелый подход опытного разведчика дивизии капитана Слепнева, прекрасно владевшего немецким языком и знавшего привычки и обычаи познанских немцев, заставил солдата в конце концов разговориться. Самое важное заключалось в том, что у солдат передовой отняли все обременяющее и за час до рассвета их полк снимается и уходит, оставляя на переднем крае лишь одну роту.

Расставшись с пленным, Железнов позвонил в армию. Командующий еще не спал, и Яков Иванович доложил, что разведчики достали языка, данные о противнике, полученные от пленного, и то, что решил с рассветом перейти в наступление.

– Я полагаю, что прорыв произведем успешно и с малыми потерями.

– Не хвались, едучи на рать, а хвались, пришедши с рати, – предупредил командарм. – Как используете аэросанный батальон?

– В преследовании. Я ожидаю встретить сопротивление на Гжати и еще более сильное на втором рубеже, на Сеже.

– Утверждаю. Желаю успеха! А пленного сейчас же отправьте к нам.

Теперь комдив, подобно режиссеру за пультом, был весь внутренне собранный и ожидал момента, чтобы произнести одно только слово: «Гром!», по которому мгновенно мощным «аккордом» ударит артиллерия, и под ее прикрытием двинутся на штурм врага танки и пехота. И вот так часов в пять ночи из полков сообщили: в траншеях переднего края противника шум.

– Разрешите скомандовать огонь? – спросил полковник Куликов.

Короткий, но мощный артиллерийский налет вскоре потушил и без того редкий вражеский огонь. Тут же с НП комдива по проводам понеслось в полки магическое слово: «Гром! Гром! Гром!»

Загрохотала артиллерия, взревели моторами танки, и через какие-то минуты за танками поднялись и ринулись вперед лыжные отряды полков.

А комдив уже готовил для наращивания удара эшелоны полков, держа про запас – для преследования – третий эшелон – аэросанный батальон, мощный отряд лыжников и артиллерию их сопровождения,