тайне, я никому об этом не говорила. Как приедете, позвоните. М.Волгина».

Железнов взял телефонную трубку.

– Майя? Здравствуйте! Что за сообщение?

В ответ последовало:

– Сейчас принесу. – И трубка замолкла.

Вскоре в землянку вошла Майя.

– Поздравляю вас, – обратилась она к Железнову.

– С чем, Майя?

– Разрешите вас, товарищ комдив, ради такого случая назвать по имени и отчеству? – и тут, не дождавшись ответа, промолвила: – Дорогой Яков Иванович, поздравляю вас с присвоением вам звания генерал-майора!.. Вот вам и поздравления Военных Советов фронта и армии, – протянула она телеграмму, а затем и руку.

Это неожиданное сообщение до глубины души тронуло Якова Ивановича, и он не выпускал руку Майи до тех пор, пока не прочел первую телеграмму, а потом, прочтя, поцеловал девушку по-отцовски в щеку. Но получилось так, что Майя сама коснулась губами его щеки и поцеловала. Поцеловала и, словно обжегшись, зарделась вся ярким румянцем. Никитушкин тоже поздравил комдива и с солдатской приверженностью потряс его руку.

Майя вытянулась в струнку:

– Разрешите идти, товарищ генерал?

– Подождите! – задержал ее Яков Иванович. – Милые вы девушки, – и тут же достал из чемодана коробку конфет, купленную вчера на КП фронта. – Примите, Майя, в знак моей признательности за добрую весть.

Весь день шли поздравления. А вечером у Валентиновой собрались боевые друзья Якова Ивановича и за столом, сервированным Ириной Сергеевной – на что она была большая мастерица, – «обмыли» по-фронтовому генеральское звание комдива.

То же самое произошло и в землянке Николая Кочетова. Правда, здесь было попроще, но зато «покрепче». Старшина для этого случая «кое-что» нашел в резерве и кроме того еще позаимствовал в тылу у друзей.

С той поры как пришла весть о гибели жены, Фому Сергеевича словно подменили. На людях он старался держаться молодцом, даже пробовал улыбаться. Но стоило невзначай застать его в одиночестве, и сразу перед вами вставал совершенно другой человек – поникший, ко всему безразличный, с обращенным внутрь себя взглядом. Именно таким увидела Ирина Сергеевна полковника, когда он сидел на чурбаке у своей землянки.

– Что с вами, Фома Сергеевич? Не заболели ли часом? – вместо приветствия спросила Ирина Сергеевна. И чтобы вывести его из подавленного состояния, энергично потрясла бумажкой. – А у меня радостная весть!

– Радостная весть? – Фома Сергеевич попробовал улыбнуться и протянул за бумажкой руку, но Валентинова зажала ее в кулаке.

– Не здесь. К тому же вы насквозь промокли, – провела она ладонью по рукаву его шинели. – Сейчас же в землянку, товарищ комиссар!

– Вы тоже не суше, – и Хватов, приподняв палатку, заменявшую собой дверь, пригласил Валентинову заходить.

– Мой плащ никакой дождь не прошибает. Трофейный! – и для убедительности Ирина Сергеевна откинула полу и по сухой изнанке сильно хлопнула ладонью. – Видали? Так-то! – и, спускаясь в землянку, спросила: – С передовой?

– Да, с передовой, – соврал Фома Сергеевич, зажигая светильник – гильзу от сорокапятки. После, вешая шинель на рогульку, спросил: – Ну, что за новость?

– Из армии самолет пришел с новенькими ручными пулеметами и минометами – подарок ленинградцев. На одном ящике написано: «Лично полковнику Железнову Якову Ивановичу». Член Военного Совета – он присутствовал при разгрузке – сказал, чтобы командование дивизии об этом подарке довело до всего личного состава дивизии, и пусть сами бойцы решают, чем отблагодарить ленинградцев.

Лицо Фомы Сергеевича наконец просветлело, и он крепко пожал руку Ирины Сергеевны.

– А письма?

– Есть. Член Военного Совета сказал, что в каждом ящике лежит по письму от рабочих.

– Пошли! – и Фома Сергеевич схватился было за шинель, но Ирина Сергеевна удержала его.

– Куда? Дождь же. Да и надо доложить комдиву. – Не теряя времени, она тут же крутанула ручку телефона: – Тася. Две двойки. Яков Иванович? Валентинова. Звоню от Фомы Сергеевича. Я только что с аэродрома…

Но тут Фома Сергеевич взял телефонную трубку и досказал все остальное, закончив словами:

– Предлагаю сейчас же поехать с Ириной Сергеевной на склад и там все это распределить по полкам. Согласен? Тогда едем!

Но как только Фома Сергеевич положил трубку, Ирина Сергеевна незамедлительно взяла ее и, укоризненно глядя на комиссара, снова вызвала Железнова:

– Это я, Яков Иванович, Валентинова. Фома Сергеевич никуда ехать не может. У него шинель – хоть выжми. Сейчас я распоряжусь, чтобы ему принесли сухую шинель, и только тогда мы сможем двинуться к вам… – На этих словах Ирина Сергеевна замолчала и лишь односложно отвечала в трубку: «Ясно! Хорошо! Все поняла!..» Потом повернулась к комиссару: – Он сам сюда придет и принесет шинель.

Фома Сергеевич оперся спиной о стенку, задумался, и его лицо снова помрачнело, а лежащие на столике руки сами собой сжались в кулаки.

Ирина Сергеевна тяжело вздохнула, положила еще не согревшуюся ладонь на его руку:

– Такое горе, Фома Сергеевич, я сама пережила. Тяжело. Имеешь семью, любящего мужа – и вдруг одна-одинешенька, как перст. Страшно… И я понимаю, как вам, дорогой, тяжело. Мужайтесь. Прогоним фашистов, найдете дочурку, и она вам многое заполнит…

– Спасибо, милая женщина! – проронил Фома Сергеевич, сжимая в своих горячих ладонях ее руку. И тут же, пряча заблестевшие слезами глаза, отвернулся в угол. – Простите за слабость. Так наболело, что каждое теплое слово берет за душу… Стоит закрыть глаза, как в голову лезут всякие кошмары. То ужас расстрела. Даже слышу ее крик. А то вижу дочурку в руках озверевшего фашиста… И в этот момент меня охватывает такая жгучая ненависть, что, кажется, схватил бы гранаты, – Фома Сергеевич сжал кулаки, – и ринулся бы в самое пекло боя.

– Возьмите себя, Фома Сергеевич, в руки! Верьте, что с Наташей все будет хорошо. Верьте! Вера – это великое дело. Вот, например, я верю, что найду своих ребят… – Но тут голос Ирины Сергеевны дрогнул, и она чуть было не разрыдалась. Но в этот момент послышались шлепающие шаги, тут же распахнулась палатка, и с порога Железнов протянул Хватову сухой брезентовый плащ.

– Пошли. Машина в балке, – и, глядя на Валентинову, усмехнулся, – рядом с вашей «Антилопой».