нас», но тот покачал головой:

– Такого, Герасим, у нас нет.

– Вот видите, ни за что мамку в подвал упрятали… Эх, злодеи проклятые!

– А ты голову не вешай, солдат! – улыбнулся партизанский командир. – Мамку твою, может быть, и выручим. Всех выручим! А теперь вот что, друг, спускайся вниз и скажи вот тому партизану, что с новой винтовкой, чтобы лез ко мне. А ты пройди по тропе немного вперед и подежурь. Если что, тихонько свистни.

– А вы меня не бросите? Ведь мне деваться-то некуда.

– Не бойся – не бросим.

Обрадованный Гераська мигом спустился с березы и передал приказание солдату. Тот с винтовкой за спиной, у которой вместо прицела была какая-то черная трубка, сразу же полез на березу.

– Ух ты! – Гераська в знак высшей оценки до сих пор не виданного им снайперского прицела циркнул сквозь зубы и, поддернув штаны, еще раз певуче проговорил, подмигнув Василию: – Видал-миндал? Фрицу раз, и кислый квас! – и побежал к тропе выполнять первое партизанское задание.

Саперный батальон располагался в районе Милятино. Путь был опасный. Хотя девушки шли лесами, но им приходилось пересекать дороги, по которым то и дело шныряли немецкие машины. Вот уже три с лишним часа Вера вела свою группу, ориентируясь по солнцу. Дремлющий лес, по мере приближения к передовой, наполнялся шумами прифронтовой жизни, изредка стали попадаться и солдаты. Многие из них, занятые своим делом, не обращали на девушек внимания, но попадались и такие, которые заворачивали их назад и даже грозили арестом. Девушек спасали справки, предусмотрительно не сданные ими в штаб пионер-батальона. Эти справки удостоверяли, что они там работают.

Около четырех часов вечера они вышли из леса к основному ориентиру – железной дороге Вязьма – Брянск. Слева на повороте, за придорожной полосой подстриженных елок, послышалось пыхтение паровоза. Девушки притаились в зарослях.

С юга донеслось раскатистое артиллерийское громыхание.

– Идем правильно. Там, – показала Вера на юг, – в районе Кирова, наши перерезали дорогу. Так что он, – Вера показала глазами на появившийся бронепоезд, – идет бить наших. Раз поезд идет, значит, путь охраняется, и нам через него переходить нельзя!

Невдалеке был перекинут через ручей небольшой мост. Девушки перешли под ним на другую сторону полотна и снова очутились в лесу. Шагали по лесной тропе, которая вывела их на юго-восточную опушку. Здесь Вера определила, что прямо перед ней – Милятино, а то дальнее селение за шоссе – Фомино. Все окрест дышало передовой: по тропам и проселкам проносились мотоциклисты, на склоне лога связисты тянули линию, видимо, только что поврежденную артиллерийским обстрелом, на опушке противоположного леса поблескивали отраженными лучами солнца стволы запрятанных танков, из Милятино на Фомино пылила длинная колонна тяжелых грузовиков, на окраине Милятино солдаты маскировали зенитки, орудия, и их стволы, увешанные ветками, были похожи на ободранные деревья. Одним словом, от взора ничего не ускользнуло. Заметив, что в рощу юго-восточнее Милятино тянется линия проводов, Вера решила, что, наверное, там штабы, и взяла эту рощу на особую заметку. Закончив обзор, она повела подруг лесом, в обход Милятино, на Фомино. Вскоре встретили трактор, трелевавший кряж.

– Эх, черт возьми! – Вера остановила подруг. – Ведь трелюют-то саперы? Значит, тот трелевщик, наверное, сапер нашего батальона. Поотстаньте немного, а я пойду впереди. – И она смело пошагала по дороге, туда, откуда доносился рокочущий звук тракторов. Не прошла Вера и четверти километра, как ей преградил дорогу солдат-регулировщик. Вера приветливо поздоровалась с ним:

– Гутен таг!

Солдат пригляделся к девушке, и его покрытое серой пылью лицо расплылось в улыбке:

– Гутен таг, Назтья!

Листая для видимости страницы разговорника, Вера кое-как заговорила с солдатом по-немецки. Она узнала, что Кнезе находится в двух километрах, в балке, на строительстве моста, а Ганс Туль невдалеке отсюда – занимается очисткой деревьев от сучьев.

Увидев девушек, Ганс застыл от изумления с поднятым топором. Потом он вонзил топор в дерево и, обтерев руки травой, поздоровался с ними.

Вера сказала, что они идут в штаб за расчетом, но не знают, где он. Ганс посмотрел на солнце, что-то прикинув в уме, и сказал, что может их провести, но он будет свободен только через часа полтора-два.

Вера поморщилась, что, мол, это будет очень поздно, они не успеют рассчитаться и засветло выбраться за Милятино. Ганс заволновался: ему очень хотелось хоть часик побыть наедине с Аней, Вера его успокоила, сказала, что в воскресенье они будут свободны и придут пораньше.

– Зонтаг? Зонтаг, – повторял Ганс, почесывая за ухом. – Ам зонтаг кам их нихт[2]. – Потом взял из рук Веры разговорник и стал рыться в его страницах.

– Мы можем прийти в среду или четверг. Ам митвох, ам донерстаг… – несколько раз повторила она.

– Ам митвох, ам донерстаг? Ам донерстаг верден мир хир бештимт нихт зейн. Вир геен фон хир форт,[3] – бормотал Ганс.

– А куда? Мы ведь и туда можем прийти, если это недалеко…

Ганс пожал плечами, сконфуженно отвел свой взгляд в сторону и несколько раз повторил по- немецки:

– Не могу сказать куда. Это, фройлен, тайна.

Вера не стала настаивать и попросила его провести их до батальона. Засунув топор в чехол, Ганс пошел впереди. Не доходя до моста, он остановил девушек в кустах, а сам ушел. Минут через пятнадцать он привел Кнезе.

– Зашем пришойд?! – зло крикнул Кнезе.

Вера с помощью разговорника ответила:

– Я надеялась на вашу доброту, герр Кнезе… Мы пришли к вам за помощью. Вторые сутки едим совершенно без единой солинки. Просим вас в счет заработанных денег выдать сколько-нибудь соли. – Ее руки опустились, как плети, а глаза смотрели на Кнезе с упреком: «А говорили, что любите». Но этот взгляд не подействовал на Кнезе, и он по-прежнему продолжал возмущаться настырностью девушек. Тогда Вера взяла Кнезе за руку и потянула его в сторону. Он оглянулся и, убедившись, что, кроме девушек, их никто не видит, пошел за ней. Вера остановилась в кустах. Кнезе подозрительно посмотрел на Веру.

Вера ласково сказала:

– Вы сердитесь, герр Кнезе?..

Кнезе сморщился, словно от боли: у него не хватало сил побороть в себе волнующее чувство к Вере, арестовать ее. Он прохрипел: – «Ну, Назтья!» – и пошел было вниз по тропе, но тут же обернулся и мягким тоном сказал:

– Ходить нихт! Быть здесь. Золь есть здесь. Деньги нихт! Поняйт!

Вера кивнула головой и приветливо протянула ему руку. Но Кнезе лишь козырнул.

Вере стало не по себе. Проводив Кнезе, девушки забрались повыше. Запрятавшись там в зелени кустов, они замерли в тревожном ожидании.

Солнце уже склонялось к горизонту, когда сверху послышался говор: шли из леса с работы солдаты. Двое из них громко разговаривали.

Девушки стали напряженно вслушиваться в их разговор.

– …Завтра заканчиваем, и я еду в отпуск, – радостно говорил один.

– А фигу тебе не поднесут? – хохотнул другой.

– Почему? Мне это сказал сегодня обер-лейтенант… – горячо возразил первый.

– Как же тебя отпустят, когда во вторник выходим на исходное положение, а в среду, может быть, ф- ють, – свистнул другой и прогудел, подражая летящему снаряду, потом хлопнул рукой об руку. – А ты отпуск! – он разразился хохотом. – До конца наступления никуда тебя, друг мой, не отпустят. Может быть, дадут «поцелуй-талон» да часа на три увольнение в Милятино, в веселое заведение Карлуши.

– Ну и что ж, – с обидой ответил первый, – после поеду!..

Не успели затихнуть голоса солдат, как послышались торопливые шаги идущего снизу человека. Вера вышла на тропу, ожидая встретить Кнезе, но вместо него пришел Ганс, принес от него записку и мешочек