Пересвет это предвидел и потому послал Колеватого, чтоб сбить «зеленые листья», оттянуть срок, когда Ражный вызовет его на Боярское ристалище. Послал и понял, что сделал ошибку, ибо победа в первом, Свадебном поединке над сильнейшим соперником сразу подняла пирующего аракса в разряд тех, кто имел все основания искать владения Валдайским Урочищем.

По этой причине и поставил на Тризный Пир со Скифом. Победа инока откладывала встречу с ним ещё на целый год: побеждённый не имел права претендовать на боярскую шапку, хотя, допустим, мог одолеть нынешнего её владельца.

Но о поражении сейчас ни слова не говорил, да и малейших признаков скрытой радости, торжества не наблюдалось. У Ражного постепенно вызрела мысль, что боярый муж явился сюда не по этой причине, не для того, чтобы воочию убедиться, как с помощью Скифа устранил конкурента.

Рассказывая Воропаю о событиях, произошедших больше года назад, он умышленно опускал некоторые подробности, ибо сейчас уже считал их делом сугубо личным. Финансист уехал с японцем, однако скоро вернулся под предлогом того, что нужно убрать труп Каймака, спрятанный в гостинице. Вдвоём с Карпенко они загрузили тело в машину так, чтобы не попасть под зоркие очи видеокамер, и уехали по старой дороге. Ражный хотел уничтожить его точно так же, как и джип «Навигатор», дабы не оставлять никаких следов на земле, за исключением воронки от «метеорита». Однако с ним был старший егерь — безвинный человек, и казнь пришлось отложить. Возвращаясь назад, они увидели яркую, стрелоподобную вспышку над лесом в паре километров от базы и потом услышали громовой, раскатистый гул. Любопытный и хладнокровный по природе Карпенко погнал машину к месту взрыва, опасаясь, что может начаться пожар, и оказался первым и единственным свидетелем падения метеорита — ничем иным подобное явление объяснить было невозможно. Вдвоём с Под-жаровым они затушили тлеющие деревья и вернулись на базу. Но финансист либо знал, что на месте взрыва находился «Навигатор» с аппаратурой, либо догадался о природе взрыва, поскольку отличался материалистическими взглядами и в кару небесную не верил. Потом старший егерь рассказал, как он бродил по развалу леса, светил фонарём и что-то искал, пока не сели батарейки. При этом Поджаров не устрашился, не ужаснулся, а стал задумчиво-мечтательным и всю обратную дорогу бубнил что-то о силе взрыва, отсутствии каких-либо обломков и эквиваленте тротила.

И на базу приехал в полном смысле зачарованным.

— Как это делается? — доверительно спросил он. — Ты обещал сделать меня первым своим учеником… Что это было? Вакуумная бомба или… Или — что?!

— Божья десница, — попытался отделаться Ражный. — Иди спать, утро вечера мудрёнее…

— Вот этого не надо! Не надо! — со страстью зашептал финансист. — Скажи, что я должен сделать, чтобы… овладеть? Что? Специальные упражнения? Изнурительные тренировки? Неизвестные науке природные явления? Физика? Или поесть человечины?..

Карпенко с трудом увёл его в гостиницу, влил стакан водки и уложил спать.

Тогда у Ражного и родилась мысль, как наказать Поджарова: усилить его очарование, довести до абсурда все, что он видит и слышит, после чего можно спокойно выпускать в мир. Так дед Ерофей поступал со следователями НКВД, когда его арестовывали и допрашивали о тайнах колдовства. Однако он сам смертельно устал и, оставив замысел на утро, заперся в доме и повалился спать.

Но проснулся скоро, на рассвете, и опять от чувства, что кто-то проник в дом и теперь бродит по нему, излучая болезненную страсть. Это мог быть только финансист, подобравший ключи или отмычку.

— Я же сказал: утром ты все узнаешь! — возмущённо сказал он в гулкий сумрак дома. — А сейчас уходи, не мешай спать!

— Хочу сейчас, — спустя некоторое время послышался женский голос. — Утром все будет не так… Потому что взойдёт солнце.

Он не узнал голоса и спросонья решил, почудилось…

— Что ты… хочешь? — спросил насторожённо.

— Узнать… Хочу узнать. Почему вы… Почему ты хочешь жениться обязательно на девственнице?

Ражный потряс головой, сильно потёр глаза, выдавливая колючий песок недосыпа.

— Я говорил, чтобы ты ушла с моей территории! — напомнил он раздражённо. — Совсем, навсегда!.. И ты обещала!

— Уходила и снова вернулась. — Миля выступила из-за мольберта, словно призрак. — Мне не даёт покоя вопрос… Это не любопытство! Если ты до сих пор не женился из-за того, что не встретил девственницу… Значит, это серьёзно. Ты же умный и сильный человек! И не романтик, чтобы жить фантазиями. Мне надо знать, почему?

— Как ты попала в дом? Подобрала ключи? Взломала крышу?

— Нет, вошла через дверь…

— Но дверь заперта на внутренний амбарный замок!

— Она была открыта… Я толкнула пальчиком я отворила.

— Ясно!.. Теперь потяни её на себя и исчезни! Как и в прошлый раз, он точно помнил, как запирал входную дверь…

— Не уйду. Пока не узнаю, почему тебе нужна девственница.

— Я тебя выкину отсюда! — прорычал он, вскакивая.

Миля даже не вздрогнула, лишь отрицательно помотала головой.

— Не сможешь, совесть не позволит выбросить девушку. А если приблизишься ко мне — прыгну на шею, как кошка, вцеплюсь руками и ногами — не оторвёшь. Так что лучше не подходи.

Ражный лёг, укрылся с головой одеялом из волчьих шкур, отвернулся к стене. Она несколько минут ходила по дому, ступая мягко, по-кошачьи, затем принесла стул и села в изголовье, словно возле больного.

— Ты же не спишь?.. Скажи, и я уйду. Трудно сказать? Сам не знаешь?.. Нет, ты знаешь, иначе бы не искал… Почему-то я не верю, что ты сектант. Кажется, вполне современный, нормальный мужчина. Хоори мне говорил, ты служил в армии, на границе. И был даже ранен… Это правда?.. Был ранен и должен был умереть, но не умер. Ты такой сильный, да? Что можешь не поддаваться смерти?

Он вдруг ощутил голод и вспомнил, что не ел уже двое суток. С детства он был приучен есть только на ночь — пище требовался покой! — и исключительно твёрдую пищу, без печёного хлеба. Вместо него употребляли пресные сухие бублики и баранки. Миля оживилась, когда он резко встал, однако, не удостоенная даже взгляда, вновь осела, будто снег, сбитый с дерева. Ражный вышел в кладовую, где находились его собственные запасы, снял с проволоки длинный и тонкий брусок копчёно-вяленой кабанятины, затем на кухонном столе острым ножом нарезал, вернее, настрогал тончайшие ломтики, сдёрнул с гвоздя связку баранок и сел есть.

И вдруг, ощутив спиной взгляд Мили, перестал жевать.

— Ты есть хочешь? — спросил не сразу.

— Хочу, — без жеманства проговорила она. — Очень хочу.

— Садись.

Она принесла стул, села и, не найдя вилки, взяла мясо руками. Ела без жадности, но в глазах светился голод. С пересохшей каменной баранкой у неё ничего не вышло, и тогда Ражный разломил несколько штук и, положив на тарелку, дал молоток.

— Чтоб зубы не сломала без привычки.

— Как все у тебя странно, — попыталась она ещё раз завести светский разговор. — Будто на самом деле сектант… Или нет — монах! Аскетическая обстановка, суровая пища… Как ты спишь без постели, на досках? Твёрдо же… Я несколько ночей поспала на полу, в вагончике — бока заболели. И пища у тебя… очень вкусная. Только… Только запить бы…

Ражный молча зачерпнул из кадки кружку воды, поставил перед Милей.

— Это у тебя завтрак? Или… ужин?

— Ем, когда голоден…

— Я тоже! — засмеялась она. — В основном ягоды… В брошенных деревнях много малины. И одичавшие сады… Яблоки крупные, но очень кислые. Много грибов, да я в них не разбираюсь и боюсь отравиться… Оказывается, человеку так мало надо! И знаешь, мне нравится такая жизнь. Первый раз я ощутила свободу. Не ту, о которой все время говорят, спорят — настоящую свободу. Я стала смеяться! Просто так, когда мне радостно.