— Да, благодарю, — ответила девушка, краснея.

Но Лиможу было жалко расставаться с новой знакомой, и, чтобы задержать её, он сделал вид, что ещё раз перечитывает бумажку.

Жюли воспользовалась паузой и робко спросила:

— Скажите: почему вы одеты не так, как все… и вид у вас не военный?

Эти слова в устах всякого другого показались бы Виктору Лиможу обидными, но у Жюли они звучали совсем по-иному — искренне и наивно.

— Я поэт, понимаете? Я пишу стихи, когда ничто не угрожает нашей свободе, и становлюсь воином, как только появляется опасность.

— Стихи — это, наверное, очень хорошее занятие… — сказала задумчиво Жюли и покачала головой. — Но я никогда не читала стихов и никогда не видела людей, которые их пишут.

Это чистосердечное признание окончательно пленило поэта.

— Если мне суждено остаться живым — клянусь, я научу вас любить стихи! — вырвалось у юноши.

— Вы не можете, не должны умереть! — убеждённо сказала Жюли.

— С тех пор как я вас увидел, я и сам начинаю думать, что останусь жив, несмотря ни на что… Но теперь уходите, — заторопился он, заметив, что Этьен стал наводить орудие. — Вам больше нельзя здесь оставаться!

— Скажите, как вас можно будет потом разыскать?

Синие глаза вопросительно смотрели на поэта.

А голос Этьена уже призывал:

— Все по местам! Ползут версальцы. Без приказа не стрелять!

— Прощайте, Жюли! — успел крикнуть Лимож и побежал к месту, указанному Этьеном.

— До свидания! До свидания! — шептала как будто про себя взволнованная Жюли, торопясь уйти.

Рассыпавшийся длинной цепью отряд версальцев медленно приближался к баррикаде.

— Целиться точнее! — крикнул Этьен, и почти тотчас раздалась его команда: — Огонь!

Ни одна из пятнадцати пуль не миновала намеченных стрелками версальцев.

Завязался жаркий бой. В ответ на первые выстрелы коммунаров с укрепления версальцев раздался ответный залп из трёх орудий. За ним последовал другой, третий… Гранаты падали на баррикаду непрерывно. Через несколько минут ещё с одного, более отдалённого пункта вражеские пушки стали засыпать снарядами улицу Рампонно.

Тем временем авангардный версальский отряд подполз совсем близко.

Пули почти не причиняли вреда защитникам баррикады, но зато снаряды производили страшное опустошение.

Скоро на баррикаде осталось только семь человек, способных держать оружие.

Лимож перебегал с одного конца баррикады на другой, влезая на камни, на бочки, а когда версальцы подползли почти к самой стене, он взобрался на неё и стрелял оттуда. Сам он каким-то чудом оставался невредим, хотя пули жужжали вокруг него.

Это был уже не прежний, изнеженный поэт с юношеским лицом, а настоящий воин, со всем жаром молодости отдающий жизнь за прекрасное дело свободы. Его большие чёрные глаза сверкали, и весь облик выражал твёрдость и мужество.

Лимож не заметил, как выпустил последний заряд. Это его отрезвило. Он взглянул на раненых и мёртвых, которых становилось всё больше… Около них валялись раскрытые пустые патронташи.

Лимож наклонился, чтобы обыскать упавшего у самых его ног федерата.

Увы, и у этого был пустой патронташ!

Тогда Лимож понял, что ему надо делать.

Перепрыгивая через мёртвых, он добрался до разбитого фортепьяно. Если безоружный Лимож мог ещё пригодиться для Коммуны, то и старое фортепьяно могло также сослужить свою последнюю службу.

Взяв уверенной рукой несколько аккордов, Лимож запел, и, смешиваясь с ружейными залпами и стонами раненых, раздались вдохновенные слова поэта:

— Да здравствует бессмертный поэт Коммуны Виктор Лимож, её лучший гражданин! — восторженно крикнул Этьен, вкладывая в орудие последний заряд.

Казалось, было поздно пересматривать свои взгляды, но, стоя здесь, под градом пуль, лицом к лицу со смертью, Этьен впервые понял, что поэзия не просто забава, не развлечение праздных людей.

Слова поэта звали, бодрили и в самый страшный миг поднимали мужество бойцов, делали их бесстрашными.

Вдруг песня Лиможа оборвалась.

Этьен сразу почувствовал себя осиротевшим. Распростёртый у фортепьяно, лежал поэт Виктор Лимож. На глазах у Этьена показались слёзы.

Однако пушка неумолимо звала, надо было спешить к орудию. Но только Этьен нагнулся, чтобы поднять запальник, как почувствовал режущую боль в правом бедре. Перед глазами проплыла пушка…

Раненный осколком гранаты, Этьен лежал в полузабытьи. Не сон ли это — свист пуль, вой гранат и… этот стон? Чей стон вот тут, где-то совсем рядом? Сколько их осталось, борцов за Коммуну? С Лиможем их было четверо…

Наступившая вдруг тишина прояснила сознание Этьена.

Цепляясь руками за колесо пушки, он приподнял голову и попытался встать на ноги. Это ему не удалось. Этьен окинул взглядом мёртвое поле недавней битвы. Он был единственный, кто проявлял ещё признаки жизни.

Так длились минуты, когда сознание то погружалось во мрак, то снова пробуждалось.

Вдруг тишину прорезал визгливый женский голос:

— Входите смело! Вы же видите, здесь никого нет! Никого нет!

«Что это? — пронеслось в воспалённом мозгу Этьена. — Опять тот предатель!.. Он впустил их в Сен- Клу… Теперь здесь… Чем его убить?.. Ружьё?.. Нет, оно не заряжено… Нож!..»

Этьен вспомнил, что возле пушки лежал выпавший из чьих-то рук нож. Он с трудом высвободил руку и нащупал клинок…

Мадам Либу, дрожа от страха и нервного возбуждения, поспешила навстречу версальским солдатам, которые ещё не решались занять баррикаду: они опасались притаившейся засады. Захлёбываясь от нахлынувших чувств, мадам Либу рисовала офицеру картину, какая представилась её взорам за стеной баррикады.

Офицер, услышав донесение старухи, закричал в гневе:

— Как! Никого нет в живых? Идиоты, убили Бантара! Беда! Но, может, он только ранен? Давайте носилки!

Он бросился вперёд, всё ещё надеясь захватить Жозефа.

Между тем сознание Этьена мучительно боролось, стремясь освободиться от густой пелены, окутывавшей мозг.

Вдруг мысль, чистая, ясная мысль возникла в его голове: «В пушке остался заряд».

И, будто после укрепляющего сна, легко поднялся на ноги верный солдат революции. В нескольких шагах перед собой он увидел врага.

Офицер искал среди трупов Жозефа Бантара. Увидев ещё живого Этьена, он с проклятьями бросился