властям. У нас за круглую шляпу ссылают в Сибирь, — неодобрительно и печально сказал он.

— Как же быть? — вскрикнул Штааль.

Иванчук обещал сделать все возможное.

— Подожди меня здесь, — сказал он, как будто от Штааля зависело и уйти отсюда. Он вышел за дверь. Сторож тотчас вернулся в комнату и подал стул Штаалю.

— Вы бы, ваше благородие, сразу сказали, что с ними приятели, — сказал он, точно оправдываясь.

— А что?

Но от разговоров сторож уклонился. Иванчук вернулся через четверть часа с очень встревоженным видом, опять выслал сторожа и сказал, что дело чрезвычайно серьезно, — но замять все-таки можно. Однако будет стоить денег.

— Я готов заплатить… Сколько? — торопливо сказал Штааль.

— Порядочно, брат. Десять тысяч, — сочувственным тоном сказал Иванчук и в ответ на вырвавшееся у Штааля восклицание ужаса и негодования стал объяснять, какие мошенники и воры люди, ведающие Тайной канцелярией (он больше не называл их по имени-отчеству). — Впрочем, попробуй оставить дело натуральному ходу, — сказал он грустно. — Может, в Сибирь и не сошлют. Чуды всякие бывают… Хотя ты сам знаешь, какие у нас порядки. Разве это свободная страна? Деспотия, брат, азиатская деспотия.

— Я больше пяти тысяч не дам, — сердито сказал, не глядя на него, Штааль.

Иванчук сокрушенно вздохнул:

— Ничего не выйдет. Этот мошенник говорит, что, если б не я был негоциатором, то он и двадцати тысяч не взял бы за такое дельце.

— Больше пяти не дам, — решительно повторил Штааль.

— Как знаешь, конечно. Только ведь, когда у тебя обыск произведут, то могут и все отобрать, — участливо произнес Иванчук.

— Ты обещал, однако, сказать графу Палену?

— Я с охотой патрону скажу, ты, надеюсь, сам понимаешь, что я для тебя все сделаю. Но Петр Алексеевич не всемогущ. Не заткнуть рта этим господам, еще дело дойдет до государя императора. Тогда, моншер, пиши завещание.

Штааль нервно ходил по комнате:

— Как же быть? Ежели я и согласился бы дать, скажем, семь тысяч, ведь при мне денег нет.

— Это ничего. Надеюсь, ты мне доверяешь? — с достоинством сказал Иванчук и продолжал, не дожидаясь ответа: — Тогда дай мне ключ, я съезжу к тебе домой и привезу десять тысяч.

— Семь тысяч.

— Ну что ж, я попробую трактовать. Знаешь что? — сказал он, положив руку на плечо Штааля (Штааль немедленно ее снял со своего плеча). — Дай мне ключ, — продолжал, не смущаясь, Иванчук. — Я сначала съезжу к патрону. Ежели ничего нельзя будет сделать, только в этом разе, — внушительно подчеркнул он, — я привезу деньги. А ежели патрон может так тебя освободить, твое счастье, и деньги твои будут, разумеется, целы.

Получив ключи от квартиры и от стола, он уехал, приказав сторожу принести его благородию обед из трактира. При этом он вынул из кошелька рубль и, замахав на Штааля левой рукой, вручил сторожу монету.

— Когда-нибудь и ты угостишь меня обедом, моншер, — сказал он. — Ну, пока прощай.

Иванчук вернулся часа через полтора в большом возбуждении и объявил, что, хоть патрон все сделал, без денег замять дело оказалось невозможно, так как эти разбойники из Тайной канцелярии грозили донести государю, — зато удалось сторговаться на восьми тысячах. Вид у Иванчука был очень взволнованный. Штаалю в первую минуту показалось, будто он немного выпил.

— Нет, каковы порядки, а? — быстро и негромко говорил Иванчук. — Какая дикая, несчастная страна, а?.. Сейчас тебя отпустят, и все шито-крыто, только уж впредь держись своей капусты. Я заплатил этим мерзавцам, а остаток твоих денег привез тебе, вот, сочти. — Он запер на ключ дверь комнаты и передал Штаалю аккуратно завязанный сверток с золотом. — Нет, я решительно тебя прошу, сочти сейчас, — быстро говорил он с проникновенной интонацией, точно Штааль отказывался это сделать. — Дружба дружбой, а деньги счет любят… Убедительно тебя прошу, мой милый… Ты подумай, негодяи каковы! Зато теперь будь спокоен: на себя муха обух не подымет.

Как ни жаль было Штаалю потерянных восьми тысяч, но известие о том, что дело улажено, и вид все еще достаточно полновесного свертка с золотом настолько его утешили, что он даже поблагодарил Иванчука (этого он потом долго не мог себе простить).

— Ну что ты, иль тебе не стыдно? — говорил Иванчук (как если бы Штааль рассыпался в выражениях признательности). — Не стоит благодарности, брат. Всякий для друга сделал бы на моем месте то же самое… Что за народ, грабители какие, а?.. Так сочти же деньги, я тебе помогу, моншер. Ты бы их поместил, право, в заклад недвижимости или фонды займов.

Счет оказался в порядке. Когда деньги были снова завязаны в сверток, Иванчук велел сторожу позвать стрекулиста, показал какую-то бумагу, получил другую и повел Штааля.

— Мы вместе выйдем. Мне пора…

— А ты здесь совсем свой человек, — съязвил Штааль.

— Меньше, нежели ты думаешь, поверь, гораздо меньше. Чем дальше от этих негодяев, тем лучше… Патрон, правда, частенько меня сюда посылает, он сам не любит здесь бывать… Да, кстати, — добавил он небрежно, — Петр Алексеевич желает тебя видеть…

— Меня? Зачем?

— Не знаю, он не сказал. Велел тебе сейчас к нему отправиться.

— Сейчас? Да я в баню хочу.

— Ну, так прямо из бани поезжай к нему. Признаться, я и сам не могу понять, зачем ты ему понадобился, — с досадой и, как показалось Штаалю, с некоторой тревогой сказал Иванчук. — Ты у него, однако, не болтай, не заводи новой истории. Это, прямо скажу, было бы для тебя опасно… Теперь налево, в ту дверь и вниз по лестнице.

Они вышли во двор, который тотчас узнал Штааль.

— Вот куда они меня посадили, — сказал он, ориентируясь по бочке и показывая рукой на решетку крошечного окна.

— Сюда? — удивленно переспросил Иванчук. — Странно… Правда, у них теперь в крепости все переполнено. Ты знаешь, что здесь такое? Вон тут. Застенок… Ла он тортюр, — негромко пояснил он по- французски, хоть с ними никого не было.

— Быть не может! Вот здесь?.. Неужели пытают?

— А ты думал? Куды зря!.. Днем редко, ночью больше… Ты что ж, так в баню повезешь деньги? Ведь стащат? Дай лучше, раззява, мне на хранение.

— Нет, не надо… А не знаешь, нынче ночью пытали? — быстро спросил Штааль.

— Вероятно, брат, больше, нежели вероятно. Эти живодеры работают без отдыха. Теперь отсюда каждую ночь разных человечков отправляют с правежным листом куда надо и не надо. В такие кибитки зашивают, внизу маленькое отверстие, так и везет фельдъегерь отсюда в Сибирь, а кого везет, не знает. Они называются безымянные.

— Да кто же они?

— Разные бывают, люди худой нравственности, крамольщики и возмутители. Все государь подозревает заговор…

— А нынче кого пытали?

— Да ты, моншер, за кого меня считаешь? Ты вправду, кажется, думаешь, что я здесь распоряжаюсь? Почем мне знать? Смотри, благодари Бога (ну, без скромности, и меня немного можешь поблагодарить), благодари Бога, что отсюда ноги унес. Теперь ни за что пропасть — все одно что плюнуть. Прежде дворян и духовных редко пытали. А) теперь и с нами не шутят. Ведь полковника Грузинова насмерть засекли… А пастор Зейдер, слышал?.. Кнутом приказано было драть за то, что немецкие книжки без цензуры получал. Нет, право, безобразие, — говорил убедительно Иванчук, точно это все оспаривали. — И книги самые, можно сказать, невинные. Открывай ворота, кобылья голова! — сердито закричал он на сторожа.

Старик сторож положил на скамью кулек с семечками, отодвинул запоры, равнодушно отпер и тотчас же