знать женщин. Владимир Иванович имел прочную репутацию покорителя сердец. «И очень правдоподобна эта репутация», — с легким вздохом подумал Николай Петрович.

— Да, да, да, — не совсем кстати повторил он рассеянно. Яценко повел головой и вернулся к предмету разговора. — Да, вся эта история с их разрывом довольно неправдоподобна. Что было в действительности, я, конечно, не могу сказать. Может быть, с ее стороны была ревность, а может, он проговорился перед ней о каких-нибудь своих планах… Она, разумеется, с возмущением это отрицает. Возможно, что и разрыва настоящего не было. Теперь она страшно на него зла, видимо, за то, что он впутал ее в столь неприятное, компрометирующее дело: эта милая дама чрезвычайно любит радости жизни, деньги, поклонников, платья, шампанское, любит, кажется, и эффектные роли. Теперь она твердо вошла в роль несчастной жертвы…

— То-то бенефис устроит себе Кременецкий! — сказал весело Владимир Иванович. — Какую поэзию разведет!

— Вероятно… Я, кстати, у него сегодня в гостях, у них любительский спектакль.

— Вот как? Охота вам к нему в гости ходить.

Хоть он и проявлял с начала войны некоторый либерализм, Владимир Иванович все же немного гордился тем, что не бывает у левых адвокатов.

— С большим удовольствием у него бываю, — ответил Яценко, сразу насторожившись и как бы готовясь к отпору.

— А куш он сорвет с госпожи Фишер немалый, — сказал благодушно Владимир Иванович. Но Яценко, не любивший разговоров о заработках общих знакомых, вернулся к делу.

— Да, теперь она топит Загряцкого, но если бы все сошло гладко, то, независимо от их ссоры, Загряцкий отлично сумел бы на ней жениться и прибрать к рукам богатство Фишера… Во всяком случае, он мог так думать. Вот и мотив убийства.

— Мотив основательный. У покойника было, говорят, миллионов десять… Нам бы с вами, Николай Петрович, а?

— Вам, кажется, жаловаться нечего.

— Я не жалуюсь. Хотя австрийцы захватили мою землишку, к себе мою пшеницу тащат, разбойники…

— Вернется и землишка, — сказал Яценко, слышавший, что всего землишки у Владимира Ивановича было тысяч пять десятин.

— Разумеется, вернется. Вы знаете, наши дела на фронте в блестящем состоянии? Снарядов у нас теперь больше, чем у немцев. Этой весной, с генеральным наступлением на всех фронтах, все будет кончено.

— Слышали… Дай-то Бог! — сказал со вздохом Николай Петрович.

В будуаре Тамары Матвеевны Кременецкой был устроен буфет. За длинным, накрытым дорогой белоснежной скатертью, столом лакей во фраке разливал шампанское, крюшон, оранжад. Другой лакей и горничные Кременецких разносили по парадным комнатам подносы с бокалами, конфетами и печеньем. Первая половина спектакля кончилась, был объявлен получасовой антракт и большая часть гостей перешла из гостиной, где ставили «Анатэму», в будуар и в кабинет хозяина. Тамара Матвеевна беспрестанно исчезала из парадных комнат. Ей предстояла самая трудная часть приема, ужин, для которого с отчаянной быстротой шли приготовления на кухне и в столовой, — прислуга суетилась и волновалась еще больше, чем хозяева. Муси не было видно, о ней все спрашивали. Муся не играла в «Анатэме»; она исполняла роль Коломбины в «Белом Ужине» и предпочла до того не выходить в парадные комнаты. Гостям говорили, что она гримируется в дамской артистической.

Первая часть спектакля сошла хорошо. На долю Березина, который по-новому в сукнах поставил «Анатэму» и исполнял в ней заглавную роль, выпал шумный успех. Сергею Сергеевичу была устроена овация. Гости были очень довольны вечером и дружно хвалили спектакль даже в отсутствии хозяев. Натянутость, обычная в начале больших приемов, давно исчезла. В буфетной то и дело хлопали пробки бутылок, — Семен Исидорович приказал не жалеть шампанского.

— Милая, на редкость удачный ваш вечер, — говорила Наталья Михайловна Яценко, поймав у буфета хозяйку. — Мне ужасно весело!

— Нет, правда? Как я рада, — ответила Тамара Матвеевна, бегло и беспокойно осматривая буфет: всего ли достаточно? Но стол ломился от тортов, фруктов, пирожных. — Отчего же, милая, вы ничего не берете? Выпейте шампанского. Или, может быть, оранжада? А вы, Аркадий Николаевич, вам можно что- нибудь предложить?

— Благодарю, шестой бокал пью, — сказал, весело смеясь, Нещеретов. — Отличнейший был спектакль…

— Ах, я так рада… Правда, Березин был удивителен? По-моему, он теперь наш первый артист.

— Первый не первый, но один из первых, — сказал Фомин, отрываясь на минуту от разговора с дамой, которой он объяснял, что апельсины и яблоки надо покупать непременно у Романова, а шоколад у Балле. — Нет, уж вы мне поверьте, — продолжал он, обращаясь к даме, — земляничный пирог только у Иванова, шахматный у Гурмэ, а шоколад не иначе, как у Балле.

— Наталья Михайловна, как мило играл ваш сын… Вы знаете, я в первую минуту его и не узнала: кто это, думаю, высокий? Господи, да это же Витя!

— Ваш сын какую рольку играл? — спросил Нещеретов госпожу Яценко, равнодушно соображая, кто эта дама. Не дожидаясь ответа, он отвернулся и взял новый бокал шампанского.

— «Некто, ограждающий входы», — поспешно пояснила Тамара Матвеевна. — Ему всего семнадцать лет. Правда, он очень мило играл, Аркадий Николаевич?

— Ничего, ничего… А где же Марья Семеновна?

— Она готовится к спектаклю… Представьте, она так волнуется…

Нещеретов выпил залпом бокал, весело засмеялся и отошел от буфета.

— Еще бы не волноваться! — сказала Наталья Михайловна. — Я бы, кажется, умерла со страху, если бы меня заставили играть… Семен Сидорович, — позвала она проходившего по будуару хозяина дома, — Семен Сидорович!..

— Золотая! — сказал Кременецкий, рассеянно, но с чувством целуя руку Наталье Михайловне.

— Вы со мной сегодня в третий раз здороваетесь…

— Я не здороваюсь, я ручку целую, разве нельзя и в тридцатый раз?

— Правда, Витя хорошо играл? — спросила мужа Тамара Матвеевна и, с улыбкой передав ему гостью, поплыла дальше.

— Божественно! — ответил так же рассеянно Семен Исидорович. Он тотчас поправился: — Очень славно играл ваш Витя, очень…

— Да вы мной не занимайтесь, Семен Сидорович, — добродушно сказала Наталья Михайловна, — идите по своим делам… Вы в кабинет шли? Можно и мне туда? Там умные мужчины разговаривают, я ужасно люблю умные разговоры, даром что сама глупа.

— Дорогая, вы умница и вы здесь дома.

— Так пойдем туда, я одна боюсь.

— Я гарантирую вам полную безопасность, — сказал Семен Исидорович и, взяв под руку госпожу Яценко, направился с ней в кабинет. — Правда, недурно прошел «Анатэма»?.. Как надо говорить: прошел «Анатэма» или прошла «Анатэма»?

— Хоть «прошло» говорите, — пропади она пропадом! Извините меня, это я о пьесе… Вы меня убейте, Семен Сидорович, я ни одного слова не поняла! Читала и тоже не поняла ни слова. Сознайтесь, — я свой человек, — ведь никто не понимает? Я другим не скажу, ей Богу!

— Ну, что вы, что вы, дорогая! Это одно из высших достижений нашего искусства, — сказал испуганно Кременецкий. — С идеями Леонида Андреева можно и не соглашаться, но в смысле исканий и, так сказать,