— Ах, ради Бога! Я умолкаю…
— Молодой человек прав, — продолжал Березин. — Никто не обязан помнить «Белый ужин». Насколько я помню, пьеса вполне подходящая. У нас, вдобавок, есть чудесная Коломбина, — сказал он, комически-торжественно кланяясь Мусе. — Но ведь «Белый ужин» вещица очень короткая?
— Помнится, два акта, — сказала Глаша.
— Даже один, если вам все равно, — поправил Фомин.
— Этого, разумеется, мало. Какие есть еще предложения?.. Нет предложений? Тогда я даю слово самому себе… Господа, я буду говорить без шуток. — Лицо его внезапно стало серьезным, Муся тоже сразу приняла серьезный вид. — Господа, это очень хорошо поставить милый, изящный французский пустячок, но ограничиться ли нам этим? Я знаю, у нас любительский спектакль, пусть! Однако всякий спектакль, не осиянный подлинным искусством, это — вы извините меня, господа, — балаган! Пусть мы неопытные актеры, все же я прямо скажу: для меня в служении искусству нет разницы между любительским спектаклем и большой сценой!..
— Браво! Браво!
— Я предлагаю поэтому, господа, в дополнение к «Белому ужину», взять что-либо свое, настоящее, полноценное! — с силой сказал Сергей Сергеевич.
— «Балаганчик»? — озабоченно спросила Муся.
— Да, хотя бы «Балаганчик»… Впрочем, я выбрал бы другое. Господа, что вы скажете об «Анатэме»?
— «Анатэма» Андреева?
— Вы не шутите?
— Но ведь это длиннейшая вещь!
— Это очень vieux jeu,[41] «Анатэма», старо! — возразил пренебрежительно Фомин. Березин быстро к нему повернулся.
— Старо, может быть, — отчеканил он, — но я за последним словом не гонюсь: было бы подлинное искусство!
— Браво!
— Все это хорошо, однако, кто из нас решится играть Анатэму после Качалова? — спросил Горенский. Березин на него покосился. Но Муся тотчас загладила неловкость князя.
— Как кто? — возмущенно сказала она. — Это превосходная мысль! Господа, Сергей Сергеевич в роли Анатэмы, да это будет сенсация на весь Петербург.
— Ах, да, разве сам Сергей Сергеевич…
— Кто же другой?
— А вы, князь, будете Давид Лейзер.
Послышался смех.
— Нет, господа, я предложил бы поставить только один акт, ну, максимум два… Целое, конечно, нам не под силу. Скажем, пролог, где всего два действующих лица: Анатэма и Некто, ограждающий входы. Потом еще какую-нибудь сцену… Сознаюсь вам, что у меня давно вертятся кое-какие мысли об этой пьесе. Кажется, выйдет недурно и свежо.
— По-моему, прекрасная мысль, — заявила Глафира Генриховна.
— Мало сказать, прекрасная! — воскликнула Муся. — Господа, наш спектакль станет событием!
В эту минуту в будуар вошла Тамара Матвеевна. Гости поднялись с мест. Вслед за тем горничная подала чай, и совещание было скомкано. За чаем участники спектакля «в принципе» согласились поставить «Белый ужин», акт из «Анатэмы» и, быть может, что-либо еще, так, чтобы для всех нашлись роли. Было постановлено собраться снова на следующий день, восстановив пьесы в памяти, и приступить к распределению ролей.
Письменный сошел вполне благополучно. После пятого урока Витя выбежал на передний двор и присоединился к кучке товарищей, собравшейся, по обыкновению, в воротах: это с давних пор называлось «поглазеть на Горемыкина», — против ворот Тенишевского училища находился дом председателя совета министров. Когда прозвонил звонок, означавший конец малой перемены, Витя незаметно скользнул на Моховую и был таков.
В библиотеке нашелся «Белый ужин», но за истекший месяц абонемента с Вити взяли шестьдесят копеек. Этот непредвиденный расход уменьшил его капитал до трех рублей. Витя, однако, рассчитывал, что на обед у Альбера во всяком случае должно хватить денег. Цены были ему в общем известны, — ему давно хотелось пообедать в хорошем ресторане. У Альбера было не очень дорого, но, по словам знатоков, кормили вполне прилично. Витя счел возможным отделить от своего капитала двугривенный и взял извозчика, — в ресторан лучше было подъехать на извозчике.
На углу Невского и Морской извозчик поспешно задержал лошадь: впереди на Морскую съезжала карета, запряженная великолепными лошадьми, с лакеем в красной ливрее на козлах. Витя, перегнувшись из саней, вглядывался в окно кареты. Хоть он был настроен довольно революционно и знал, что эти люди так жили «на народные деньги», двор внушал Вите жадное любопытство. Но он ничего не увидел — день кончался, на улице давно горели фонари.
В зале ресторана было жарко и душно. Витя, скрывая волнение, с видом привычного человека, прошел в самый край залы, уселся за столик, нервно развернул накрахмаленную салфетку и взял карту. К его ужасу оказалось, что напечатанные на карте цены (те самые, которые ему называли) зачеркнуты и, вместо них, всюду проставлены другие, более высокие. Витя спешно занялся вычислением, — лакей, к счастью, долго к нему не подходил. Дешевле других блюд стоили супы. Их было два — борщок и консоме. Оба названия нравились Вите. Он остановился на консоме, так как борщок был, очевидно, разновидностью борща, который часто подавали и дома. На второе Витя выбрал телячью котлету, — это было привычное, но вкусное блюдо; а главное, стоило оно не очень дорого и вместе с тем не было самым дешевым, так что лакей ничего не мог подумать. Очень его соблазняла Гурьевская каша, но против нее значилось 1 р. 20. Сосчитав мысленно все, Витя решился на Гурьевскую кашу: денег хватало и по повышенным ценам, включая копеек сорок на чай; должен был даже образоваться еще небольшой остаток. Витя успокоился, положил карту на стол и нерешительно постучал ножом о стакан. Позвать «человек!» он не решился.
Лакей подбежал, с салфеткой под мышкой, и почтительно принял заказ. В спешке — чтоб не заставлять ждать лакея — Витя, вместо телячьей котлеты, по ошибке заказал бифштекс с картофелем. Но изменить заказ было явно неудобно. Впрочем, бифштекс стоил столько же, сколько телячья котлета.
— На третье Гурьевскую кашу… Слушаю-с… Пить что изволите?
Витя похолодел: этого удара он никак не ожидал: о напитках он не подумал.
— Квасу
— Нет… Зельтерской воды, — сказал Витя. — Я пью только воду, — добавил он, чтобы как-нибудь себя спасти во мнении лакея.
— Слушаю-с.
— Сельтерская вода, наверное, стоила очень дешево, этот расход можно было покрыть из запаса. Витя принялся рассматривать зал. «Хорошеньких женщин что-то не видать…» Ему становилось скучно. Он вдруг вспомнил о «Белом ужине» и, достав книгу из портфеля, принялся ее пробегать. На террасе мраморной виллы, над заливом, слушала последние аккорды серенады Коломбина, «вся в белом, похожая на большой букет новобрачной»… На Витю вдруг нахлынула непонятная радость, — от этих образов, оттого, что он был взрослый и один обедал в ресторане, что перед ним открывалась жизнь, что у него уже была своя Коломбина… «Я очень, очень рада», — вспомнил он, замирая. Веселый Пьеро, перескакивая через перила, бросался к Коломбине «с долгим раскатом смеха». Витя еще не знал, отчего Пьеро так весело, но он понимал его и вместе с ним испытывал радость. Дворецкий позвал Коломбину к «роскошно сервированному столу под пинией» — Вите как раз подавали суп.
