деленное на единицу минус тангенс квадрат А… Теперь буду помнить», — бодро утешил себя Витя. Он тщательно сложил листок в крошечный квадратик, потянулся рукой к тому месту, где был карман на голландке, и не без гордости вспомнил, что на нем пиджак. Витя спрятал листок в жилетный карман. Впрочем, он предполагал этим листком воспользоваться только в самом крайнем случае, так как, вопреки школьным традициям, считал это не вполне честным. «Разве уж если затмение найдет, как тогда перед третьей четвертью…»

Он сложил книги и тетради в портфель (в Тенишевском училище ранцев не полагалось, что составляло предмет зависти гимназистов), сосчитал деньги в кошельке, — было три рубля девяносто копеек, — и вышел в переднюю. В кабинете Николая Петровича из-под двери уже светился огонь. «Много работает папа, все больше в последнее время, — огорченно подумал Витя. — Верно, дело Фишера» (дело это очень занимало и тревожило мысли Вити). Перед уходом Витя заглянул в почтовый ящик, — нет ли для него писем? (хоть получал он письма раза два в год). В ящике ничего не оказалось, кроме «Речи» и «Русских Ведомостей». Витя хотел было пробежать официальное сообщение, но махнул рукою: времени больше не оставалось, да и официальные сообщения теперь были все неинтересные. Он и флажков давно не переставлял на карте, — в первые месяцы войны делал это с необычайным интересом и знал фронты не хуже главнокомандующего.

У Вити в самом деле был занятой день. Накануне ему позвонила по телефону Муся и просила его прийти к ним вечером на совещание о любительском спектакле. Наталья Михайловна поворчала: что ж это, ходит в гости каждый день, когда же уроки готовить? — но, благодаря протекции Николая Петровича, Витю отпустили.

Пришел он к Кременецким именно так, как следовало, с небольшим, тонко рассчитанным опозданием, чтобы не быть — избави Боже! — первым. Муся вышла к нему навстречу и крепко, с очевидной радостью, пожала ему руку.

— Я очень, очень рада, что вы согласились играть, — сказала она, медленно вскинув на него глаза, как делают в «первом плане» кинематографические артистки. Витя так и вспыхнул от счастья и от гордости. На Мусе было зеленое, расшитое золотом, закрытое платье со стоячим меховым воротником и с меховыми манжетами, — его заметили все гости, а Глафира Генриховна была им, видимо, потрясена. Это в самом деле было в осенний сезон ударным платьем Муси: портниха Кременецких скопировала последнюю модель Ворта, еще никому неизвестную в Петербурге.

Совещание происходило в будуаре. Гостей собралось немного. Преобладала молодежь. Был, однако, и князь Горенский, принятый молодежью, как свой. В плотном, красивом, очень хорошо одетом человеке, сидевшем на диване под портретом Генриха Гейне, Витя с радостным волнением узнал известного актера Березина, которого он знал по сцене и по газетам, но вблизи видел впервые. Этим знакомством можно было похвастать: Березин, несмотря на молодые годы, считался одним из лучших передовых артистов Петербурга.

— Сергея Сергеевича вы, конечно, знаете? Сергей Сергеевич согласился руководить нашим спектаклем, — сообщила Вите Муся.

— Ах, я ваш поклонник, как все, — сказал комплимент Витя. Он потом долго с удовольствием вспоминал это свое замечание. Березин снисходительно улыбнулся, склонив голову набок. Признанный молодежью актер был со всеми ласков, точно заранее благодаря за восхищение, которое он должен был вызывать у людей, в особенности у дам.

Вслед за Витей в будуар вошел медленными шагами, с высоко поднятой головою, со страдальческим выражением на лице, поэт Беневоленский, автор «Голубого фарфора».

— Ну, теперь, кажется, все в сборе, — сказала, здороваясь с ним, Муся. — Мы как раз были заняты выбором пьесы. Платон Михайлович Фомин предлагает «Флорентийскую трагедию» Уайльда. Но Сергей Сергеевич находит, что она нам будет не по силам. Я тоже так думаю.

— Трудно нам будет, — подтвердил, качая головой, Березин.

— Не трудно, а просто невозможно.

— Alors, je n'insiste pas …[40] Со мной как с воском, — сказал Фомин.

— А что бы вы сказали, господа, об «Анатоле» Шницлера? — осведомился князь Горенский.

— Играть немецкую пьесу? Ни за что!

— Ни под каким видом!

— Господа, стыдно! — возмущенно воскликнул князь. — Тогда ставьте «Позор Германии»!

— Давайте, сударики, сыграем с Божьей помощью «Медведя» или «Предложение», — сказал Никонов своим обычным задорным тоном горячего юноши. Фомин пожал плечами.

— Лучше «Хирургию», — язвительно произнес поэт, видимо страдавший от всех тех пошлостей, которые ему приходилось слушать в обществе.

— Мы не в Чухломе.

— Вы бы в самом деле еще предложили «Меблированные комнаты Королева», — набросилась на Никонова Муся.

— И расчудесное дело!..

— Перестаньте дурачиться… Господа, я предлагаю «Белый ужин»…

— Rostand? — спросил Фомин. — Хорошая мысль. Но тогда, разумеется, по-французски?

— Разумеется, по-русски, что за вздор!

— Есть прекрасный перевод в стихах.

— Стихи Ростана! — тихо простонал Беневоленский.

— Конечно, по-русски.

— По-русски, так по-русски, со мной как с воском…

— Я нахожу, что Ростан…

Березин постучал стальным портсигаром по столу.

— Господа, — произнес он с ласковой улыбкой, — на некоем сборище милых дам председательница, открывая заседание, сказала «Mesdames, времени у нас мало, а потому прошу всех говорить сразу». — Он переждал минуту, пока смеялись слушатели, тихо посмеялся сам и продолжал: — Так вот, чтобы не уподобиться оной председательнице и оному собранию, рекомендую ввести некий порядок и говорить поочередно.

— Я присоединяюсь…

— Я предлагаю избрать председателя, — сказала Глафира Генриховна.

— Сергея Сергеевича… Сергей Сергеича…

— Ну, разумеется.

— Сергей Сергеевич, берите бразды правления.

— Слушаю-с: беру…

— Прошу слова по личному вопросу, — сказал князь Горенский. — Господа, если вы выберете пьесу в стихах, честно говорю заранее: я пас. Воля ваша, я зубрить стихи не намерен.

— Ну, вот еще!

— Князь, вы прозаик, — пошутил Фомин.

— Никакие личные отказы не принимаются, — заявила Муся. — Сергей Сергеевич, предложите всем высказаться о «Белом ужине»… Виктор Николаевич, вы самый младший… Ведь в Думе всегда начинают с младших, правда, князь?

— То есть, ничего похожего!

— Я предлагаю предварительно выработать наш наказ, — воскликнул Никонов.

— И сдать его в комиссию для обсуждения.

— Господа, без шуток, ваше остроумие и так всем известно… Я начинаю с младших. Виктор Николаевич, вы за или против «Белого ужина»?

— Я не знаю этой пьесы, — сказал, вспыхнув, Витя и счел себя погибшим человеком.

Березин опять постучал по столу.

— Господа, я с сожалением констатирую, что Марья Семеновна узурпирует мои функции.

— Это возмутительно!

— Призвать ее к порядку!