Затем он возвращался к безудержному восхвалению Кахтанитов; вспоминал Хатима из племени Тай, самого щедрого из арабов, вождя доблестных всадников, у которых искал помощи сам царь персов Парвиз, и вновь поносил Тамим, Бакр ибн Ваиль за их дикость, нечистоплотность и надменность.

Стихи разили, как отравленные стрелы — Хасан чувствовал это и не понимал, почему они вызвали такую настороженную тишину.

Закончив декламировать, он не услышал привычных восторженных похвал, и обиделся. Нахмурился, ворчливо заметил:

— Видно, в Багдаде потеряли вкус к хорошим стихам.

Но Хали, наклонившись к нему, шепнул с какой-то странной интонацией:

— Ты очень неосторожен, Абу Али, сейчас не время поносить родичей повелителя правоверных и восхвалять персов — опору Бармекидов.

— Пустое, — отмахнулся Хасан. — Харуну известно, что я никогда не был их сторонником и много раз высмеивал их в стихах.

— И все же, — настаивал Хали, — я бы на твоем месте побыстрее разыскал свои залоги и поспешил скрыться куда-нибудь в безопасное место.

Хасан снова махнул рукой:

— Он не тронет меня, мы слишком хорошо знаем друг друга.

Он не заметил, как гости разошлись. Было еще не очень поздно, спать не хотелось. Побродив по дому и выпив еще вина, он решил выйти прогуляться по ночному городу.

Внезапно послышался топот. Хасан услышал, как у двери остановилось несколько всадников. Двое ворвались к нему, скрутили руки за спиной, потащили из дома. Он не успел даже испугаться.

Его взвалили на спину лошади, так что он уткнулся лицом в попону, пахнущую конским потом. Хасан не сопротивлялся, все происходящее казалось ему естественным: кажется, он ждал такой развязки с той самой минуты, когда увидел на Среднем мосту страшную оскаленную голову Джафара.

Хасану казалось, что он сейчас умрет, но страшно не было. Как всегда в минуту опасности его охватило только нестерпимое любопытство: казалось, все это происходит с кем-то другим, а он наблюдает со стороны и издевается над беспомощным человеком с сединой в волосах, болтающимся на конской спине в руках дюжих стражников.

Наконец его стянули на землю, и он обессилено упал. Кто-то поднял его, стражники подхватили под руки и повели.

В этом помещении Хасан еще никогда не был, хотя думал, что хорошо знает дворец. Казалось, его привезли куда-то в Хорасан, на постоялый двор — пустые стены, пол, устланный простыми циновками грубые деревянные сиденья. Он с трудом узнал халифа в сидящем на полу человеке. Харун был бос, одет в грубую шерстяную ткань, на голове — низкая войлочкая шапочка-такиййя. Увидев Хасана, поднял на него покрасневшие глаза. «Не спал — молился, а может быть плакал».

Бросив быстрый взгляд, Харун отвернулся и хрипло сказал:

— Мы прощали тебе твое безбожие и ересь, и Господь покарал нас.

— Повелитель правоверных… — начал Хасан, но Харун перебил его. В его словах даже не было гнева, только усталость:

— Мы узнали, что ты позволил себе поносить наших родичей — северных арабов, а ведь и пророк наш, да будет над ним мир и благословение Аллаха, из северных арабов. Правда, ты упомянул с похвалой племя Корейш в своих строках, и за это мы пощадили тебя и не предаем казни. Но наши друзья передали нам, что ты сказал стихи, подвергающие сомнению загробную жизнь, и мы заподозрили тебя в том, что ты из безбожников-дахритов. Прав был тогда кади Багдада, но мы не обратили внимания на его слова.

«Опять кади Багдада», — с тоской подумал Хасан.

— Мы повелеваем заковать тебя в тяжелые оковы и держать в заточении до тех пор, пока ты не раскаешься в своем безбожии.

Хасан хотел что-то сказать, но Харун нахмурил брови и сделал знак.

Хасана снова подхватили под руки, повели куда-то вниз. Он только слышал о подземелье дворца, но никогда не бывал там, из свободных людей туда имели доступ только Бахтишу, его сын и стражники, охранявшие заключенных. Его ввели в сырую низкую комнату с закопченными стенами. В углу горел огонь, кто-то раздувал мехи. «Сейчас наденут цепи», — как-то тупо и безразлично подумал Хасан. Ему вдруг сильно захотелось спать, он желал только одного — лечь куда угодно и забыться.

Его подвели к печи. Человек в кожаном переднике поднял с земли зазвеневшие цепи и ловко надел их ему на руки. Другой так же ловко просунул в отверстия, проделанные в железных запястьях цепей, раскаленный гвоздь и, согнув, сжал его клещами. Потом быстро окунул руку Хасана в ведро с холодной водой. Раскаленный гвоздь зашипел. То же самое проделали с другой рукой, потом так же быстро заковали ноги.

Хасан пробовал ступить. Цепи были тяжелые, но очень длинные, в них можно ходить без особого труда. Внимательно посмотрев на закованного, кузнец зубами оторвал от края своей рубахи длинную полосу и, оттянув железные кольца, забинтовал руки и ноги под железом.

— Иначе ты собьешь их себе до мяса, а в сыром подвале в ране сразу заведуться черви, и ты умрешь, потому что кровь в тебе загниет. Я уж много видел таких, а тебя мне жалко.

— Разве ты меня знаешь? — спросил Хасан.

— Конечно, кто же тебя не знает? Я лишь удивляюсь, что ты только сейчас попал сюда.

В комнату вошел кривоногий человек с приплюснутым носом.

— Ну, готово? — грубо спросил он.

— Готово, почтенный Саид, да благословит Аллах твою красоту, — насмешливо ответил кузнец.

Саид подошел к Хасану и, подняв цепь, сильно дернул ее.

— Что ты делаешь, проклятый? — крикнул Хасан: острые края железного запястья больно врезались в кожу.

— Молчи, враг Аллаха, или я заткну тебе рот кляпом, чтобы ты не богохульствовал, как обычно, — ненавидяще покосился на него тюремщик.

— Разве ты не знаешь, Абу Али, что это Мункар и Накир в одном лице? — сказал кузнец, обращаясь к Хасану. — Для него первое удовольствие — заткнуть кому-нибудь рот, пока Азраил не заткнет рот ему самому.

— Тебе тоже не мешало бы заткнуть рот, — пробормотал Саид, поворачиваясь и беря в руки цепь Хасана.

— Подбери цепь и иди за мной!

Спотыкаясь о выступающие из пола камни, Хасан шел за Саидом. Путь показался ему бесконечным. Было почти темно, только кое-где длинный узкий проход освещался факелами, воткнутыми в специальные углубления в стенах. Потолок и стены покрыты жирной копотью, со стен стекает вода, собирается в небольшие лужи. Все время слышен какой-то слабый шорох — не то падающих на пол капель, не то крысиных лап — зверьки то и дело шмыгают в углах. В проходе открываются какие-то темные дыры, оттуда слышны стоны, бормотание, иногда вопли — может быть, кого-то избивают, а может быть, сидящие там люди потеряли рассудок и бредят…

«Только бы не ослепнуть», — подумал Хасан, почти ощупью пробираясь за Саидом. Наконец, тот втолкнул его в какую-то дыру:

— Здесь будет твой дворец, о достойнейший из поэтов.

Хасан шагнул вперед и упал, больно ударившись головой — за порогом пол был гораздо ниже.

Он встал и осмотрелся. Вопреки его опасениям было довольно светло — под потолком проделано