в зарослях, он свистнул, и через несколько минут из камышей показался нос лодки.

— Сегодня есть дело, — обратился Исмаил к сидящим в ней людям. Хасан не мог как следует рассмотреть их, но заметил, что у всех за поясом были ножи, а головы повязаны так, как обычно повязывались «сасаниды».

— Эй, брат Ахмад, — окликнул Исмаил одного из них. — Ты сможешь провести лодку по каналу к дому Иджли?

— Почему же нет, брат Исмаил? — ответил тот. — Мы сможем подойти со стороны сада, там ограда невысока.

— Но там есть ров и сторожат его рабы с факелами, — вмешался другой. — Лучше от канала пройти по улице к воротам, где всего один привратник.

— Пусть будет так.

— Что ты хочешь делать? — спросил испуганно Хасан. Лицо Исмаила перекосилось в гневе:

— Я хочу не пускать слезы, как плаксивая девчонка, а взять у этого грязного кабана твою Джинан и заодно дать поживиться моим молодцам. Этот Иджли давно у нас на примете. Если будет хорошая добыча, переберемся отсюда в другое место. А теперь довольно болтовни, пойдем. — И, подтянув к себе лодку, Исмаил втолкнул туда Хасана и прыгнул за ним.

Лодка шла бесшумно, лишь слегка плескалась густая вода у бортов. Взошел молодой месяц, и вода между камышами, среди которых пробирались гребцы, заблестела, как масло. Вошли в канал. Мимо проплыла раздувшаяся дохлая собака, плыли рыбьи пузыри, пучки сгнившего камыша. На берегах канала было тихо, только кое-где горели факелы, отражаясь мутными багровыми пятнами в воде.

— Здесь, — шепнул Ахмад.

Исмаил спрыгнул на берег, потянул за собой Хасана. Его молодцы бесшумно подвели лодку к берегу, выпрыгивали, плотнее затискивая ножи за пояс. Потом долго шли узкими переулками. Луна скрылась, и светили лишь белые стены домов за высокими глиняными оградами.

Вдруг Хасан узнал улицу. Он был здесь в тот памятный вечер — это дом Иджли. Исмаил остановился у ворот и, подняв дверное кольцо, слегка постучал.

— Кто стучит в такую пору?

— Нищий путник, — прошамкал Исмаил. — Не дашь ли ты мне приют на эту ночь ради Аллаха?

— Хозяина нет дома, а без него я не могу пустить тебя.

— Неужели, о сын мой, ты оставишь старика без крова, на волю злых людей?

— Наш хозяин тоже немолод, а вот купил себе новую девчонку-невольницу и наслаждается с ней сейчас в своем поместье. Верно, и ты из таких же немощных, иначе не пустился бы в путь ночью!

Хасан, забыв обо всем, крикнул:

— Когда он уехал?

— Да ты тут не один! — завопил привратник. — Убирайся, не то я позову стражу!

Но тут он захрипел и умолк. Ворота тихо, без скрипа, раскрылись — это постарались молодцы Исмаила, перебравшиеся через ограду, пока главарь разговаривал с привратником. Обернувшись к Хасану, Исмаил хлопнул его по плечу:

— Жаль, что не смогли помочь. В его поместье нам нет ходу. Прощай, может быть, увидимся еще раз. Теперь тебе здесь нечего делать, — и подтолкнул приятеля к выходу на площадь.

Не оглядываясь, Хасан побрел домой. А когда добрался до своих ворот, увидел тусклое зарево, разгоравшееся там, где был недавно.

Закрыв глаза, Хасан покачивается в седле в такт легкого хода коня. Тогда его спас только Фадл, отправивший за ним своих невольников. У Хасана не хватило сил даже сесть на мула, которого для него прислали, и его отнесли в носилках. Почти месяц его трясла изнурительная лихорадка — она, точно злой дух-гуль свила себе гнездо в сырой земле Болот и хватала в свои то огненные, то ледяные объятия каждого, кто проводил там ночь.

Фадл специально послал в Багдад за знаменитым лекарем Бахтишу-младшим, сыном Бахтишу- старшего, что пользовал самого халифа аль-Мансура. И тот и другой были невиданные пьяницы, так что отец требовал у Мансура подавать ему вино на завтрак, на обед и на ужин. Но знали они свое ремесло как никто другой; умели приготовлять бодрящие и укрепляющие зелья по предписаниям отца медицины Букрата. После их кровопусканий человек как бы рождался вновь, потому что им было ведомо, какая смесь преобладает в больном и что нужно сделать, чтобы привести все его смеси в соответствие и согласие. Они были посвящены также в тайны индийских лекарей, которые, как говорили о них в народе, умели воскрешать человека, пролежавшего в земле и утонувшего в воде.

Хасану после кровопусканий давали освежающий сок арбузов с кусочками льда — его за огромные деньги привозили Фадлу с северных гор, где находится Трон Сулеймана ибн Дауда. Бахтишу говорил, что арбуз усиливает холодную смесь и умеряет избыток жара, скопившийся в жилах. Потом больного поили отваром из горных фазанов — их мясо целебно и укрепляет горячую смесь. Хасан пил неразбавленное вино из розового и черного винограда с лекарством, пахнущим мускусом. Он не знал, что это было за снадобье, хотя не забыл еще уроков своего бывшего хозяина в лавке благовоний: Бахтишу строго хранил свои секреты. То ли от лекарств, то ли от спокойной жизни и хорошей еды, Хасану с каждым днем становилось лучше. Фадл навещал его, иногда вместе с Аджрадом, иногда один. Когда Хасан окреп, его снова стали звать на пирушки. Он писал стихи о вине, которые вызвали шумное одобрение собутыльников, составил несколько мадхов, — хвалебных стихотворений, в честь Фадла. Тот приказал переписать их лучшим почерком на самаркандской шелковой бумаге и отослал со специальным гонцом в Багдад ради укрепления своей славы.

Ибн Раби пытался выкупить Джинан у Иджли, но тот уперся: «Девушка понравилась мне, она нежна и покорна. А если часто плачет, то слезы лишь поднимают ее стоимость — они прославлены в стихах поэта, пусть же она проливает их как можно больше». Когда невольница надоест ему, говорил Иджли, он продаст ее за хорошую цену, но только не Фадлу, несмотря на уважение к нему и его отцу.

«Я подарю тебе девушку, похожую на Джинан. Выбирай любую из моих, или поищи на невольничьем рынке», — не раз говорил Фадл, но Хасан отказывался. Когда-нибудь потом, сейчас он не хочет смотреть на девушек, все кажутся ему грубыми и вызывают только отвращение.

Караван паломников Басры собирался за городом на площади, где устраивались праздничные гулянья, шествия и смотры войск. Облака пыли летели из-под ног медленно вышагивающих верблюдов, несущих паланкины, занавешенные полосатой шелковой тканью и богатыми коврами. Их завесы то и дело откидывали унизанные золотыми браслетами руки, озабоченные или лукавые глаза высматривали кого-то в толпе. Оборванные носильщики тащили тяжелые вьюки, бурдюки с водой, нагружали их на верблюдов, а рядом с паланкинами проезжали на чистокровных скакунах молодые всадники, то шагом, гордясь богатой сбруей, то пускали коней в галоп, чтобы показать свою удаль.

Большинство паломников были состоятельными людьми — ведь пророк сделал обязательным паломничество «сообразно достатку». Но были и бедняки-ремесленники, копившие весь год на богоугодное дело, даже несколько нищих, которые ехали и кормились в пути милостыней, «ради лика Аллаха».

Хасан впервые не заботился об одежде — Фадл облачил его во все новое, подобающее человеку, ехавшему в его свите, — ни о еде. К его услугам был конь из конюшен покровителя. Если всадник уставал с непривычки — ведь поэт не осваивал верхового искусства, как Фадл и его спутники, которых с детства учили самые умелые наездники из кочевых арабов, — он мог отдохнуть в паланкине, где он и провел большую часть пути.