Осторожный Халаф говорил, что вряд ли Башшар осмелился сложить такие стихи, что это клевета. Но Хасан сразу понял — это стихи Абу Муаза: кто еще может так тонко, в четырех стихах, осмеять и властолюбивого временщика Якуба ибн Дауда, и лицемерного халифа, «ревнителя ислама», запретившего Башшару писать любовные стихи! Всем известно, что Махди хорошо знает вольные стихи слепого поэта, и на его пирах невольницы поют только их. Что же касается запретного вина, то халиф лучше других знаком с его вкусом — ведь никто не осмелится дать самому повелитель правоверных пятьдесят кнутов за пьянство.

Еще Хасан слышал, что новый халиф поклялся не оставить в живых ни одного «зиндика» — еретика, и назначил на должность их гонителя, «сахиб аз-занадика», человека, известного своей жестокостью.

Но Махди был далеко, и Хасану казалось, что его это не касается — он ведь не придворный и не еретик, ему нечего надеяться на милость повелителя правоверных, бояться меча или костра. Правда, некоторые говорят, что его винные стихи могут навлечь на него гнев набожных мусульман, но вряд ли им заинтересуется сам халиф или «гонитель еретиков» Ибн Нахик, он для них слишком мелкая дичь!

Мысли Хасана были прерваны барабанным боем, который неожиданно стал нестерпимо громким. Хасан поднял глаза. Корабль халифа проходил мимо него. Вдруг Валиба схватил Хасана за руку. Его губы шевелились, но в грохоте барабанов ничего не было слышно. Потом Хасан увидел то, что поразило учителя. На палубе «харраки» в высоком кресле сидел человек в сверкающей на солнце одежде. Хасан успел увидеть негустую черную бороду, худощавое лицо с орлиным носом, лихорадочно блестевшие глаза. А перед ним — невысокий коренастый человек, высоко поднимая кнут, с силой опускал его на спину лежащего на палубе. Рядом стоял кто-то, скрестив руки на груди и повернув лицо к халифу. Брызги крови летели на палубу, и Хасану казалось, что она вся залита кровью. Тот, кого избивали, был неподвижен. Если он и кричал, то его стоны заглушал грохот, издаваемый четырьмя барабанщиками, стоявшими за креслом.

Неожиданно они разом опустили руки. Стало так тихо, что Хасану показалось — он оглох. Чернобородый человек что-то сказал стоящему рядом с ним, поднялся и, повернувшись, направился к шелковому полосатому шатру, стоящему на палубе. Тут только Хасан услышал, что Валиба шепчет:

— Это сам халиф аль-Махди, а тот, что рядом с ним — Ибн Нахик, я видел его раньше, не дай нам Аллах встретить его еще раз! Они убили кого-то, да не пошлет Аллах милости убийцам и насильникам!

Корабль подошел совсем близко к берегу. Хасан и Валиба услышали, как один из барабанщиков сказал другому:

— Проклятый безбожник, он даже не сказал: «Во славу Аллаха!» — как требует обычай, а когда его стали заставлять, ответил: «Нечего славить Аллаха за такое угощение!»

Второй барабанщик сплюнул на палубу в знак презрения к убитому и добавил:

— Эти басрийцы все такие безбожники, и разбойники к тому же!

Тут он заметил Хасана и его учителя и крикнул:

— Эй вы, получайте вашего Абу Муаза, его душа уже отлетела в худшее изо всех мест — в геенну огненную.

Хасан бросился к воде, но один из конных стражников оттолкнул его древком копья:

— Пошел прочь, не то и с тобой будет то же!

На корабле к телу подошли двое, раскачали его и бросили в воду. Убитый упал далеко, почти у самого берега, а стражники подцепили его копьями и подтащили ближе.

— Пусть гниет здесь, — крикнул один из них. — Неверной собаке, еретику, подобает истлеть в болоте!

Корабль отплыл. Отряд всадников двинулся по берегу вслед за ним, а Валиба и Хасан бросились к убитому. Они перевернули тело, и Хасан отпрянул. Он узнал изуродованные бельмами глаза, лицо, теперь искаженное судорогой — это действительно был Башшар ибн Бурд, Абу Муаз, величайший поэт Басры и Багдада, чьих насмешек боялись больше, чем немилости халифа, чьи стихи о любви были известны всем, кто говорил и понимал по-арабски.

— Не может быть… — шептал Валиба дрожащими губами, стараясь вытащить грузное тело старика на берег. Ноги Валибы скользили, полы одежды намокли. Наконец, выбившись из сил, он сказал Хасану:

— Сынок, беги в Басру, найди кого-нибудь из сыновей или родичей Абу Муаза и возвращайся скорее сюда.

Хасан, не глядя под ноги, пустился бежать. Его охватила слабость, в глазах темнело, мокрая от пота одежда прилипла к телу. Он еще полностью не осознал, что случилось. Несколько минут назад они с учителем спокойно гуляли, наслаждаясь прохладой берегового ветра, а теперь все так, будто «небо кусками обрушилось на землю», как сказано в Коране.

— О, господин мой, о господин! — услышал он, когда подбегал к дому Абу Муаза, вытирая залитое потом лицо. Кто-то опередил его. Наверное, один из рыбаков, проплывавших мимо, увидел тело убитого, узнал его и по каналу добрался до Басры более коротким путем. Хасан почувствовал облегчение — не ему придется передать семье Абу Муаза горестное известие.

Он повернулся и хотел уйти; к нему подошел высокий белобородый старик.

— Что стряслось в доме Абу Муаза? Кто-нибудь умер? — спросил он.

Хасан хотел остановиться и рассказать, что случилось, — ему просто необходимо было сделать это, чтобы разделить с кем-нибудь — кем угодно, сжимавшую горло тоску, но тут он увидел выезжающих на середину улицу стражников. Опять они! Один, узнав Хасана, едва не наехав на юношу, угрожающе сказал:

— Ты, молодец, что-то слишком часто попадаешься нам на пути, это может плохо кончиться для тебя!

Потом, обратившись к собравшимся у ворот соседям Абу Муаза, крикнул:

— Эй, люди, повелитель правоверных запретил вам провожать на кладбище тело этого еретика, пусть его хоронят только родичи, если только еретики признают законы родства, а вы расходитесь по домам, чтобы на вас не обрушился гнев халифа!

Напуганные соседи стали расходиться. Хасан, которого белобородый старик взял за рукав, тихонько освободил руку и пошел вместе со всеми. И только дойдя почти до своего дома, вспомнил о своем учителе — он ведь оставил его одного на Болотах!

Когда он вернулся туда, уже наступил полдень. Солнце нестерпимо палило, ветер утих, и от камышей несло сладкой гнилью. Валибы не было, влажная земля поглотила все следы, будто здесь ничего не случилось.

Хасан оглянулся и увидел неподалеку камышовую хижину, не замеченную им раньше. Может быть, учитель зашел туда, чтобы укрыться от полуденного зноя, может быть, живущие здесь рыбаки позвали его? Валибу многие знали в Басре, особенно на Болотах, — в молодости он водил дружбу со старейшиной рыбаков, таким же гулякой и безбожником, как и он когда-то.

Хасан направился к хижине. Снова поднялся ветер, зашелестели камыши, зашумели жесткие листья пальм, которые росли за хижиной. Еще не зайдя внутрь, Хасан увидел учителя, он лежал на циновке, укрывающей земляной пол, голова его была как-то странно закинута. Хасан бросился к Валибе. Сев на пол, положил голову учителя к себе на колени. Валиба открыл глаза:

— Не бойся, сынок, я жив, пока не попал в руки Ибн Нахика. Мне стало нехорошо, и я потерял сознание. Один рыбак из озерных арабов, — они дальние родичи нашего племени, — отнес меня сюда, в свое жилище, а сам пошел за лекарем, чтобы тот пустил мне кровь. Иди, я отдохну здесь, у рыбаков. У них прохладнее и тише. Я не хочу возвращаться сейчас в Басру.

Вечер был душен, воздух, казалось, забивал горло, дышалось с трудом. Хасан всю ночь проворочался на жесткой постели и заснул лишь под утро. Следующий день он провел дома в полузабытьи, потом вспомнил, что еще Халаф передал ему просьбу — написать «риса» на смерть Юсуфа ас-Сакафи, старейшины племени Сакиф. Надо было приниматься за работу. Хасан взял калам и начал: