сменяются отчетами, отчеты — допросами, я говорю и пишу, а Петков слушает или читает, не уставая и не нервничая. Сегодня подставной вторично навестил модный магазин и вернулся ни с чем. Петков сообщил мне об этом и с ровной, ничем не нарушенной угрюмостью выслушал ответ. Сказал:

— Мы попробуем еще раз. — И, помедлив, попросил меня снова написать о явке и технике связи.

И все же где меня засекли? В гостинице, очевидно. Больше негде. Скорее всего подвел старый паспорт, и я должен признаться, что был не прав, убеждая Центр в его надежности. Петков зря ломал комедию с конторой — он с самого начала знал, что Слави, сидящий с ним в сладкарнице и якобы прибывший из Добрича, и софийский коммерсант Слави Николов Багрянов, без вести пропавший более года назад, — одно лицо. Знал он и то, что границу я пересек нелегально, ибо в паспорте не было виз и таможенных штампов; и, наконец, он обязан понимать, что ожидать от меня правды — все равно что пытаться печь пирожные из снега.

Так в чем же соль? Почему он возится со мной, не применяя крайних мер и полагаясь на психологию и нелогичные ходы? Ставит на перевербовку?

Звонок в парадное возвещает, что доставили вечернюю почту. Только почтальон пользуется электрическим сигналом; остальные либо стучат трижды, с неравными перерывами, либо имеют свои ключи. Письма при мне не приходили, одни газеты — скучные, как плохой анекдот. «Утро», «Зора», «Вечер», «Днес». Полный набор прессы, доносящей до читателя высокое слово, угодное двору и Берлину, слепым шрифтом и на дешевой бумаге. Обычно я их не читаю, но сегодня при звуках звонка сердце мое вдруг подпрыгивает к горлу, торопя Багрянова навстречу Марко с пачкой газет в руках.

Я на ходу перелистываю «Слово», складываю ее по сгибам. Подождет. Сначала «Вечер». Не эта страница, последняя. Та, где печатают объявления. Есть или нет?

Рамочки. Виньеточки. Рекламные шрифты. А в углу — между призывом вернуть за приличное вознаграждение пропавшего спаниеля и извещением о распродаже, в магазине Дирана Барояна — три строчки курсива: «Лев Галкин разыскивает старых соратников по Галлиполийскому лагерю. Соблаговолите откликнуться — София, почта, до востребования. Буду рад получить весточки».

Человека можно запугивать до известного предела. После чего наступают апатия и безразличие. Я перешел рубеж страха, и теперь мне все равно. Угрозы Петкова попросту не доходят до меня; я пропускаю их мимо ушей и всматриваюсь в темное пятнышко на стене — след от выпавшего гвоздя. Когда оно исчезнет, все на какое-то время кончится. Так уже было — три или четыре раза, — и всегда исчезновение следа предшествовало потере сознания.

— Воды, Бисер! Живо!

Ледяные струйки льются мне на голову, попадают за шиворот. Рубашка давно уже мокра и липнет к телу. Я перевожу взгляд с пятна на свои колени, низ живота; красные полосы и потеки на белом полотне бледнеют, смываемые водой, и розовые капли ползут по коже.

— Багрянов, — раздельно произносит Петков. — Прекратите упрямиться! Вы слышите меня, Багрянов?

Я слышу, но не хочу говорить. Петков сидит на перевернутом стуле — подбородок на спинке — и, не мигая, смотрит поверх моего плеча. Я точно знаю, что за моей спиной нет ничего интересного и значительного: там Марко и Бисер, они возятся с удавкой. В последний раз петля из сыромятной кожи, опоясавшая голову и закрученная до предела, едва не раздавила мне височные кости, и пятнышко исчезло надолго, возможно, на целый час.

— Багрянов, — повторяет Петков. — Не упрямьтесь! Умереть я вам не дам, а то, что было, — всего лишь начало. Если понадобится, Марко сточит вам зубы — здоровые, один за другим; Марко изувечит вас, Багрянов. И кому вы будете тогда нужны?

Марко выдвигается из-за моей спины, наклоняется к Петкову, бурчит что-то, почтительно отгораживаясь ладошкой.

— Хорошо, прервемся, — говорит Петков. — Сколько, по-твоему?

— Минут двадцать.

— Хорошо! Бисер, можешь пойти перекусить.

Углубление в стене невелико. Когда-то здесь, наверное, висела картинка. Потом сняли. Или упала. Я думаю об этом, совсем не радуясь, что сохранил способность соображать. Лучше бы я сошел с ума... Лучше бы... Ведь пройдет всего-навсего двадцать минут, и все начнется сначала. И как знать, не захочу ли я говорить? Внизу, в подвале, должна находиться Искра. Если, конечно, еще жива. Ее привезли под утро, и я тогда не знал, что это она. Просто проснулся, услышав сначала звук автомобильного мотора и тормозов, а потом хлопанье дверц, возню и сдавленный женский крик. Ночная пустота удесятеряла звуки, делала их гулкими и вибрирующими. Я сел в постели, вслушался. Где-то залаяла собака и умолкла. Автомобильный мотор работал, и снег скрипел под тяжелыми шагами. Все продолжалось недолго, несколько мгновений, но рубашка моя успела намокнуть под мышками. Божидар, несший дежурство, встал и вытянулся у двери. Пробормотал:

— Спи, чего вскочил? Это господин начальник приехали...

Он, как и я, не слышал голосов, только шаги, и я подумал, что Божидар, точно пес, по походке узнает хозяина.

Звуки — шаги, кашель, скрип дверей — переместились из прихожей куда-то вниз. Я затаил дыхание, пытаясь разобраться, в чем дело, но больше ничего не происходило — домом распоряжались не люди, а предутренняя тишина. Тяжелая, гнетущая — такая же, как сейчас...

— Багрянов! Слушайте меня, Багрянов!

Я отвожу взгляд от пятнышка на стене и гляжу на Петкова.

— Не понимаю вас, — говорит Петков с досадой. — Поймите же наконец, черт дери, что Искру взяли с поличным. Объявление в «Вечер» сдала она; заведующий редакцией, конторщица и кассир ее опознали. Знакомые вашей приятельницы нам известны наперечет, и Галкина среди них нет.

Петков подкладывает под подбородок ладонь. Скашивает глаза на наручные часы, высовывающиеся из-под манжета.

— Прошло пять минут. В запасе у вас пятнадцать. Ничто вам не поможет, Багрянов, кроме признания. Поверьте на слово. Вы слышите меня? Так вот, я уважаю вас именно за трезвый ум. Это редкий дар в наши дни, и дай вам господь возможность пользоваться им подольше. Ну чего вы, собственно, добиваетесь? Быстрой смерти? Ее не будет. Спасения Искры? Поздно... Какой смысл молчать? Не думаете ли вы, что вас обманывают, заверяя, что с Искры не спускали глаз ни на минуту? Каждый ее, шаг известен, и я могу хоть сейчас пригласить сюда Гешева. Да-да, пригласить и сунуть носом в дерьмо! Не знаю пока, как она там его обошла, но что обошла — это точно. Гешев по ее милости сидит сейчас в выгребной яме и не скоро из нее выберется. Так что — слово чести! — Искру из подвала не выручит и господь бог! Разве что вы поможете ей? Слышите: ее жизнь в ваших руках. Я не шучу.

Да, Искра окончательно провалилась, и будь он проклят, этот Петков, подловивший ее! А я-то... я-то хорош! Радовался, прочитав объявление. Выходит, седоусый уцелел, и я был кругом не прав, подозревая Искру в двойной игре. Что будет с ней?

— Пятнадцать минут, — лениво говорит Петков и поправляет манжет. — У вас осталось пять. Я передумал, Багрянов. Вас больше и пальцем не тронут. Сейчас придут Марко и Бисер, и мы отправимся в подвал. Там вас привяжут хорошенько, а Марко возьмется за девочку. Все, что стоило бы проделать с вами, он проделает с ней... Вы согласны, Багрянов?

Язык у меня распух и еле ворочается:

— Нич...о...ест...о!

Петков вцепляется пальцами в спинку стула. Косточки на руке белеют, а голос все так же тих.

— Ничтожество, сказали вы? О нет! Я полицейский и моему царю слуга. А ты — мразь! Марко! Божидар! Бисер!