ее мужчина, приводя свою одежду в порядок. — Ведь вы же сами согласились на замужество, когда я вам это предложил. Вы даже обняли меня за шею. Это же все видела ваша хозяйка, она живой свидетель. Потом вы с улыбкой повисли на мне, и я, посчитав вас выпившей, бережно принес к себе, считая, что ваше соглашение к замужеству, окончательное.

— Вы вздор говорите, вы ложь говорите, вы с ней вместе чем-то подпоили меня, и я потеряла сознание! Бессовестные вы, как вы смеете, мерзкий вы человек! Я, немедленно, поставлю в известность об этом начальство. — С этими словами Вера выскочила из избы и растерянно, едва определив направление, пришла на квартиру.

Хозяйка в испуге открыла ей дверь и, в ответ на возмущения Веры, с криком обрушилась на нее, обвиняя ее в том, что она сама, действительно, согласилась на все; и он ее, уже пьяную, отвел к себе в избу. При этом хозяйка обзывала ее самыми скверными именами, обвиняя в распутстве и требуя немедленно освободить квартиру.

Вера пришла в ужас от всего слышанного, поняв, что все это было сделано искусно, к ее позору; но рассуждать было некогда, а выход был только один — немедленно все собрать и идти к Юрию Фроловичу, несмотря на то, что на дворе ночь.

Брат не особенно растерялся, когда увидел ее у себя, заплаканную и со всеми пожитками.

— Вера! Вера! Меня это нисколько не удивляет, но вы успокойтесь, за эти годы, я каких только ужасов не видел и не слышал здесь. Это ведь, действительно, долина смертной тени. Успокойтесь, вам, действительно, надо было давно перейти ко мне. Давайте, лучше помолимся и предадим все дальнейшее Господу, так как я предполагаю, что это не без участия комендатуры. Пусть защитит Господь.

И они оба встали на колени, взывая к Богу о помощи и защите.

Вера всю ночь, не раздеваясь, просидела на стуле, вспоминая детали минувшего кошмара: 'Боже мой! Боже мой! Ну, что же мне делать? Я не вижу никакого выхода из создавшегося положения, — молитвенно тихо, про себя, рассуждала она. — Идти в барак? Это обрекать себя на муки, да и просто невозможно. Поселиться здесь, у Юрия Фроловича, девушке, со свободным мужчиной? Кроме всяких грязных разговоров — это просто нехорошо, даже безнравственно, но…'

— Сестра Вера! Вы что же мучаетесь и, как я вижу, даже не прилегли всю ночь? Ну, ведь, выхода-то нет никакого, — очнувшись от дремоты, заговорил Юрий Фролович. — Бог видит, что мы не имеем никаких нечистых побуждений друг ко другу, а людям не закроешь рта ни при каких обстоятельствах. Видно, Сам Бог внушил мне соорудить эту избенку да хозяйством обзавестись. Не будь этого, куда бы вы могли деться? Мы же имеем чисто христианские отношения друг ко другу…

— Но они могут измениться в дальнейшем, — прервала его Князева, — ведь мы же будем влиять друг на друга, и это бесспорно…

— Ну, сестра, что нам говорить об этом, во всяком случае, вы хоть будете избавлены, в какой-то мере, от посягательств. Здесь же, это дело вашей доброй воли, да к тому же, мы христиане… И иного выбора нет, — окончил Юрий Фролович. Ложитесь, хоть немного отдохните.

Вера глубоко вздохнула и, взглянув на начинающийся рассвет в окнах, сняла пальто, разулась и легла, хоть немного сомкнуть глаза. Заснула она как-то сразу, но спала тревожно, вздрагивая всем телом, сквозь сон произнося, какие-то отрывки фраз.

Юрий Фролович, после молитвы, принялся за хозяйство: убирался у коровы и кур, даже, заменяя Веру, сходил в барак, затопил кипятильник для рабочих.

В бараке уже не спали; и все гудело от обсуждения события, происшедшего с Верой. Рассказывались самые бесстыдные, выдуманные сцены, причем Князева выставлялась, как искусная, скрытая развратница. Все это смаковалось безудержно, в сопровождении вспышек хохота. Некоторые даже выставляли себя героями выдуманных, самых пакостных, подвигов, с участием Князевой. Лишь немногие, из пожилых мужчин, пытались угасить сплетни, разоблачая 'героев' во лжи, защищая Веру, но это не имело должного воздействия.

Юрию Фроловичу так было жаль сестру, он был готов обрушиться с самым бурным протестом в защиту ее, но знал, что все это бесполезно. Весь поселок гудел, теперь уже не от факта изнасилования монашки, а от сплетен вокруг Князевой. Возвратясь в избушку, он застал Веру еще в постели. Видно, что спокойствие, наконец, овладело ею, и она спала мертвым сном, не подозревая о той буре, какая разразилась над ее судьбой.

Поглядев на ее открытое лицо и мерно колеблющуюся грудь, он подумал: 'А, действительно, как она прекрасна, несмотря на все, перенесенные ею, многолетние лишения, которые успели отложить кое-где, едва заметные морщинки. Но, ведь, и они, ничто иное, как след душевных бурь'. Ему так стало ее жаль, такой нежностью к ней наполнилось его сердце; он был так счастлив, что смог приютить ее в своей избенке. Потом мелькнула мысль: 'А что, если бы с ее жизнью соединить свою, тоже полную тревог, лишений и неудач? Но…' Юрий Фролович посмотрел на часы, тихонько, как смог, подтянул гирю и вышел на дежурство. Работа у него была очень хороша тем, что была рядом с домом и давала полную возможность, в любое время, оторваться к хозяйству. Придя на место, он не заметил, как предался размышлению о ней, о Вере. Из ее немногих рассказов, он узнал о их неудачной любви с Андреем, пережитых мытарствах за десятилетнее пребывание в колонии Яя. С горечью в душе, думал о разрыве со своей семьей, о том, как его жена, не желая разделять с ним лишения, взяла дочурку и рассталась с ним, хотя и крепко любила его в первые годы. Потом его болезнь, вызванная, главным образом, изменой жены. Поэтому Юрий Фролович, хотя и знал, что о новой семье ему мечтать преступно, но мысли о Вере все настойчивее осаждали его.

Через два часа, придя в дом, он застал его убранным, с вымытыми полами; а Вера сидела, перебирая свои вещи в чемодане. Постепенно тревожные чувства осуждения в душе ее улеглись, тем более, что Юрий Фролович, за эти дни, в избе переоборудовал все так, что создал Вере, необходимый для нее, уют. Она же, в свою меру, незаметно, с каждым днем все более и более стала вступать в роль хозяйки.

Дневальство свое она продолжала так же, как и в прежние дни, и, хотя реплики в ее адрес, сопровождаемые оскорбительными жестами, участились, но она по-прежнему все это терпеливо переносила и умеряла строгостью, в обращении со всеми мужчинами. Спустя несколько дней после этого посягательства, ее вызвали в комендатуру.

Комендант был один и, с подчеркнутой любезностью, усадив рядом с собою, вначале спросил о происшедшем у хозяйки. Затем, подмигнув, сочувственно напомнил о ее потерянной репутации, порывисто обняв за плечо, нагло начал склонять ее к сожительству, обещая при этом самое наилучшее устройство ее, в материальном отношении. Князева, резко освободившись от него, с возмущением выговорила ему за его дерзость и напомнила, что у него есть семья, и что он для нее не может быть ни кем другим, как только официальным лицом. Это, хотя и отрезвило коменданта, но под влиянием огорченного самолюбия, он пригрозил ей, предложив подумать о его расположении к ней, затем, предупредив о следующем вызове, отпустил.

С глубоким возмущением, Вера все это пересказала Юрию Фроловичу. Брат выслушал ее и заметил с тревогой:

— Сестра Вера! Дело это нехорошее, он не оставит так и будет добиваться своего, или, в случае отказа с твоей стороны, будет мстить тебе. Надо нам подумать, что делать?

Долго после этого они просидели молча. Вера ничего не находила к разрешению этого вопроса и больше полагалась на брата, на его опытность.

— Что ж, Вера, — начал он после долгого молчания, с явным смущением, — пусть не удивит вас, но другого выхода я не вижу, придется объявить всем и коменданту, что мы муж с женой.

Вера, как-то с удивлением, ответила:

— Ну, что вы, Юрий Фролович! Но ведь это же не так? И, вообще, я не знаю… да, как это, вдруг…

— Другого выхода я не вижу, Вера! — сказал он ей, даже с каким-то оттенком просьбы. На этом разговор их прекратился.

Пока они не выражали этого, были еще свободны друг от друга, но после этого разговора их взаимоотношения изменились. Юрий Фролович почувствовал, что он к Вере неравнодушен, хотя это и преступно с его стороны, но он любит ее с каждым днем все сильнее и сильнее. Если месяц или два назад, она была для него просто сестра, теперь же, нет. Хотя он и не имел на это чувство никакого права, хотя между ними не было никакой близости, кроме христианских приветственных рукопожатий, после совместной молитвы; но он ее любил более, чем сестру. Вера это чувствовала и, хотя строго