так что сердце Павла стало несколько успокаиваться от тяжелого предчувствия.

Вскоре этап прибыл в поселок Хаттынах, где было Северное Управление Приисков. Оттуда заключенных должны были направлять по приискам. После дневного отдыха на долю Владыкина выпало — пробираться на прииск Штурмовой (по слухам — это было самое ужасное место).

Подняв людей рано утром, конвой сурово предупредил, чтобы никакой лишней тяжести с собой не брали: дорога будет очень тяжелая и дальняя, для проезда непригодная. Кто не послушает, пусть пеняет на себя. Из беседы с местными заключенными стало известно, что, по причине отдаленности от Магадана, здесь много совершается беззаконий. Конвой допускает страшный произвол, так как никакие жалобы никуда отсюда не доходят.

По выходе конвой, действительно, предупредил, что малейшее отклонение от дороги будет рассматриваться как побег, и им дано право применять оружие. Первые 6–8 километров люди двигались еще, в каком-то относительном порядке, но стоило им только свернуть в горы, немного отдохнуть, как физические силы стали буквально оставлять людей. С большим трудом этапники поднимались на ноги и двигались дальше. Спустя некоторое время, усталость стала совершенно одолевать путников, особенно тех, кто сразу не решился расстаться с личными вещами, но теперь все равно были вынуждены их бросать. Поэтому по краям дороги, попадались: брошенные ватные одеяла, зимняя одежда, даже валенки и пустые деревянные чемоданы. Но надорванные силы людей уже не восстанавливались. То и дело такие, изнемогшие, приостанавливались, рассчитывая потихоньку брести сзади.

Конвой с ожесточением набрасывался на них, угоняя их вперед, а некоторых, из несчастных, подгоняли борзые псы, сопровождавшие этап. Из-за отстающих, передние ряды то и дело останавливали, что приводило к раздражению и самих заключенных.

На глазах Павла один из отстающих, в изнеможении, опустился на землю. Конвоиры вначале проклинали его за то, что он долгое время не мог расстаться с огромным, почти пустым чемоданом, потом, оставшееся тряпье его, отдали другим, а его, не сумев поднять, стали избивать ногами.

Несчастный, вначале умолял сжалиться над ним, но не получив никакого сочувствия от них, обхватил голову руками и, упав на землю, притих. Убедившись окончательно в том, что человек, действительно, обессилел, колонна оставила его (избитого и окровавленного) и двинулась вперед.

Владыкин и рядом идущие с ним были озабочены судьбой брошенного человека, предполагая, что он, отдохнув, как-нибудь возвратится назад, но один из старых арестантов, расчесывая густую бороду, объяснил:

— Хм, как бы не так, воз-вра-тит-ся! А вы не знаете того, что после нас идут оперативники с собаками — это уж их добыча.

— Ну, и что же? — продолжал Владыкин, — они убедятся, что человек изнемог, поднимут его и возвратят, ведь человек-то не виноват…

— Э, парень! Какой ты наивный, поднять-то поднимут, но не возвратят. Вот послушай, если далеко не уйдем, то услышишь выстрел — вот это и будет избавление несчастному, а оперативнику — награда за то, что выловил беглеца. Если бы не так, то здесь полколонны сели бы на дорогу.

Павел вспомнил свой разговор в Облучье с евреем в кожаном костюме и с ужасом представил себе положение оставшегося. Не прошло и часа, как позади, где-то в отдалении, действительно, раздался выстрел и гулким эхом рассыпался по ущелью. Многие этапники оглянулись назад, может быть, догадываясь о случившемся.

'Не отягчайте себя заботами житейскими…', — вспомнились Владыкину слова Христа.

'Вот так и путь христианина, — опустив голову, думал про себя Павел, — сколько путников в Небесную страну не дошли до конца, придавленные заботами житейскими'.

Пройдя несколько шагов, как по команде, почти половина этапников, в отчаянии, опустилась на землю, а кто-то из них крикнул:

— Стреляйте лучше здесь всех, чем поодиночке! Старший, из конвоя, подошел к людям и спокойным тоном объяснил:

— Хлопцы, не больше, как через километр мы выйдем на перевал, там отдохнем и пообедаем, а оттуда дорога будет лучше и пойдет вниз. Ночевать нам здесь нет смысла, лучше, пользуясь луной и короткой ночью, будем идти вперед, отдохнем на месте.

Люди, поверив его словам, помогая друг другу, поднялись и тронулись вперед. Действительно, не дальше, как через километр, они пришли на перевал, где посеревший ноздристый снег, оставшийся еще от лютой зимы, стоял стеною. Солнце закатилось за сопки и прощальными, бледно-зелеными лучами медленно гладило полярное небо. Долина, отчетливо вырисовываясь при последних лучах, теперь медленно погружалась в ночной полумрак. Один за другим, в одиночку и кучками, вспыхивали электрические огоньки. Прямо под перевалом начинались поселки и на десяток километров растягивались вниз, по долине ключа Штурмовой: Энергичный, Верхне-Штурмовой, Средне-Штурмовой и Нижне- Штурмовой.

Этапники расположились на просохшей полянке, в стороне от тракта, и, ежась от вечерней прохлады, кутались в то, что у кого сохранилось. Вскоре запылал костер из сухого, обгорелого сланника, к нему подошли вьюченные лошади: с флягами супа и мешками хлеба. На перевале отдыхали долго, пока люди не покушали и, ободрившись, не приготовились к дальнейшему походу. Шли всю ночь, которая, фактически, была светлая и ото дня отличалась только тишиной. Но эта тишина Павлу Владыкину казалась страшной.

Налево от трассы, по дну долины, располагалось жилье и немногие технические сооружения. Громоздясь одна над другой, посреди долины возвышались горы переработанной земли, гальки. Между ними, подобно легендарным слонам с опущенными хоботами, стояли промприборы, белея свежей древесиной, упираясь 20-30-ти метровыми колодами в изрытую землю. Причудливой ребристой лентой тянулись сплотки, поддерживаемые снизу всякими замысловатыми сплетениями плотничьих сооружений, доставляя потоки речной воды на промприбор, для промывки золотоносной породы песков.

На глубине 1-2-5-ти метров от поверхности долины располагались огромные котлованы-забои, где на самом дне добывался золотоносный грунт и тачками, вручную, доставлялся на промприборы.

Рано утром этап пришел к прииску Средне-Штурмовой, где для Павла Владыкина начались новые страницы страдальческой жизни. Зона лагеря была неохраняемая и только местами обозначалась колючей проволокой, натянутой на жидкие невысокие стойки.

Новичков остановили около столовой, посреди лагеря. Ударом о кусок подвешенной рельсы было извещено о выводе заключенных на работу. Павел, увидев загорелые здоровые лица рабочих-забойщиков, несколько успокоился, заключив, что голод не коснулся этого поселка. Вскоре их разместили, по несколько человек, по баракам. Соседом с ним, по нарам, оказался человек, который по каким-то мотивам не вышел на работу. При знакомстве он назвал себя 'Серегой', что как-то не соответствовало его жиденькой бородке и, сравнительно, зрелому возрасту. К удивлению Владыкина, сосед отбывал заключение за воровство, но в лагере, как он выразился, ему навязали политическую статью.

Серега очень скупо, с некоторым надмением познакомил Павла с жизнью и условиями заключенных. Из разговора выяснилось, что голодных на прииске нет, хотя пайки и не хватает. В лагере можно свободно покупать повидло, кетовую икру, соленую рыбу, а, кто выполняет норму более 130 %, получает еще дополнительно 'красную тачку', т. е. дополнительные продукты.

Кроме того, зарплата у забойщиков очень высокая, и у них на сберкнижках хранятся большие суммы; что нормы выполнимы без особого труда, только надо иметь общий язык с 'сотским', т. е. десятником и бригадиром. Рабочий день для заключенных был определен в 10 часов, а в воскресенье каждый имеет право гулять по горам, в окрестностях лагеря и ходить в гости на соседние прииски.

Первым долгом (после устройства в бараке) Владыкин написал письмо матери с описанием всех подробностей, затем на припрятанные деньги купил в ларьке доступное пропитание, а в остаток дня — осматривал расположение поселка и окружающую природу. Далеко на востоке он особенно долго смотрел на перевал, откуда они прибыли. 'Будет ли когда-нибудь тот день в моей жизни, когда я еще раз перейду его с тем, чтобы оставить эти мрачные места?' — подумал он.

Пришедшие вечером рабочие совершенно безучастно отнеслись к Павлу, развлекаясь, кто как мог, в своей компании. Многие были заняты картежной игрой, проигрывая огромные суммы денег. Никого из знакомых он не встретил. По лагерю всюду сновали люди, занятые какими-то своими делами, казалось, что