«Вы никогда ничего не добьетесь», – заявила ей мать-настоятельница. Но Филиппа собиралась доказать и ей, и всем остальным, что они ошибались.

Приехав в Голливуд, она бродила взад и вперед по улицам в надежде увидеть все то великолепие, о котором мечтала, – кинозвезд, декорации известных фильмов. Вместо этого она увидела аккуратные автостоянки, непритязательные витрины магазинов и пальмы – бесконечные ряды пальм. Она оказалась на тихой улочке позади Китайского театра Граумена. Дома на ней были расположены далеко от тротуара и отделялись от него широкими газонами, сползавшими к улице. У всех домов были большие веранды и острые крыши – позже Филиппа узнала, что такие дома называются «калифорнийские бунгало» и что они были построены в самом начале века. На одном из домов виднелась табличка, извещающая, что здесь сдается комната.

Хозяйку звали миссис Чадвик.

– У меня еще четверо жильцов, – говорила она, с трудом поднимаясь по лестнице, – два школьных учителя, они работают здесь, в Голливуде, парень из бюро путешествий и мистер Ромеро. Говорит, что он сценарист, пишет для киностудий, но я ни разу не слышала, чтобы он стучал на машинке. Он обязательно пригласит вас в свою комнату выпить, но если вы откажетесь, он не очень обидится. Он вполне безобидный. Вы говорите, вам семнадцать?

– Да, – ответила шестнадцатилетняя Филиппа. – У меня есть свидетельство о рождении, если вы…

– Не обязательно.

Поднявшись наверх, миссис Чадвик оглядела девушку с ног до головы.

– Похоже, вы любите поесть, – сказала она. – Да не волнуйтесь, я не осуждаю. У меня самой прекрасный аппетит; должна признаться, я кормлю хорошо. Мои жильцы не голодают, это уж точно. Вот ваша комната. Пять долларов в неделю, деньги за месяц вперед. Ванная вон там.

Комната была небольшая, но очень солнечная, полная воздуха. За окном росли пальмы. Вдали на холмах Филиппа могла разобрать надпись Г-О-Л-Л-И-В-У-Д, сделанную огромными буквами.

В этот же день она отправилась на поиски работы. В тех нескольких ресторанах, куда она обратилась, ей отказали сразу же. «Наша форма на вас не налезет», – сказали ей. Однако в «Кат-Кост» ей повезло, потому что обслуживающий персонал там носил широкие рабочие халаты и никого не волновало, что она такая толстушка. «Кат-Кост» было закусочной современного типа, где можно пообедать, съесть мороженое, купить лекарство и всякую мелочь – от ситечка для процеживания кофе до нижнего белья. Ее тогда взяли с оплатой в семьдесят пять центов в час; в ее обязанности входило буквально все – от уборки до кассы. Или, как сейчас, – продажи мороженого. Стоя за прилавком, она краем глаза следила за этим бедолагой, курившим сигарету за сигаретой у обеденной стойки.

В тот же день, когда она устроилась на работу в «Кат-Кост», Филиппа пошла в голливудскую школу и записалась в вечерний старший класс для взрослых. Через год она получила аттестат, такой же, какой могла бы получить в школе святой Бригитты. Теперь она посещала занятия в местном колледже с надеждой со временем получить степень бакалавра. Когда остальные служащие «Кат-Коста» смотрели на Филиппу или когда жильцы миссис Чадвик завязывали с ней беседу, они видели перед собой волевую молодую женщину, спокойную, замкнутую и очень много работающую. Иногда миссис Чадвик, сидя на крылечке своего калифорнийского бунгало, слышала, как Филиппа стучит на своей машинке, выполняя очередное домашнее задание, и недоумевала, что заставляет эту малышку так себя истязать…

К прилавку подошла женщина и заказала двойную порцию ванильного. Глядя на ее темно-рыжие волосы, Филиппа вспомнила Фризз. Интересно, как она там в Нью-Йорке? Сначала две подруги довольно часто переписывались, и было непривычно отправлять письма на адрес Кристины Синглтон и получать ответы как Филиппа Робертс. Фризз писала ей о своей жизни в Манхэттене, о том, что она вместе с двумя другими начинающими актрисами снимает квартиру, а для заработка работает в магазине деликатесов. Каждое ее письмо заканчивалось словами: «Чоппи, скучаю по тебе безумно. Так надеюсь, что когда-нибудь опять будем вместе». Но прошло какое-то время, и письма стали короче, да и приходить стали реже, и в конце концов, к Филиппиному огорчению, Фризз перестала писать совсем. Ее последнее письмо, полученное почти год тому назад, было чуть длиннее обычной записки. Фризз писала: «Не знаю, смогу ли пробиться. Наверное, мама была права». Филиппа написала ей, пригласив в Голливуд, но ответа так и не дождалась.

Ополаскивая черпачок, она обернулась и вздрогнула, увидев его рядом с собой – этого человека с тревожным взглядом; он читал список сортов мороженого, который висел за ее спиной, в его руках была записная книжка на пружинках. Сердце Филиппы громко стучало, она еще никогда не была так близко от него. Он был необыкновенно красив; такие смуглые лица с волевым подбородком всегда нравились Филиппе.

Она уже готова была спросить: «Могу ли помочь чем-нибудь?», когда двое мальчишек, склонявшихся у стойки с журналами, посмотрели на нее. Один из них сказал: «Посмотри-ка на жиртрест, которая мороженое продает», а его приятель добавил: «Это все равно что мышку заставить сторожить сыр!»

Их хохот был неожиданно прерван этим человеком, который, резко повернувшись к ним, рявкнул:

– А вы не считаете, что это хамство?

Подростки испуганно посмотрели на него и начали что-то бормотать, когда он перебил их:

– А ну, валите отсюда, и поживее!

Они выскочили, бормоча:

– А пошел ты…

Он опять повернулся к Филиппе и сказал:

– Дурачье.

Совсем близко она увидела очень темные глаза, устремленные прямо на нее и, как ей казалось, проникающие прямо в душу.

Она пыталась найти какие-нибудь слова благодарности, но он, слегка улыбнувшись, сказал:

– А, черт с ним, один шарик ванильного. Филиппа очень аккуратно положила ему порцию больше обычной, он взял рожок и бросил на прилавок монетку. Ей показалось, что в его глазах что-то блеснуло, когда он произнес: