Самый сложный вопрос для Истории — это тактика Х Съезда, Верховного Совета в период 21 сентября — 4 октября. Здесь очень много можно говорить об ошибках, заблуждениях, “политическом безволии”, “вялости руководства” и т.д. (Тем более, если это “руководство” брошено в тюрьму, а некоторые члены этого “руководства” умолкли). Все зависит от точки измерения. Если стать на позиции “борьбы за власть”, как таковую, исходя из тезиса “победителя — не судят”, “для достижения власти — все средства хороши” (т.е. ельцинский подход), тогда можно и обвинить, и упрекать бесконечно и меня, и моих единомышленников в “безволии” и в “инертности”, в отсутствии “гибкости, масштабности”, “оторванности от общества” и т.д. Но для меня — и в августе 1991 года, и сентябре 1993 года — “измерителем” была такая “незначительная вещь” — Конституция, Закон, процедуры, предписанные Законом. Для меня они не были химерой. Я слишком хорошо знал цену, которую заплатил наш народ за идеологические решения, заменяющие Закон, поэтому и в трагические дни переворота не считал для себя возможным использовать какие-либо иные (“революционные”!) инструменты для защиты Закона, чем сам Закон. Поэтому всякие “захваты” (штаба СНГ, мэрии, “Останкино” и др.), во всяком случае, в руководстве Верховного Совета, отвергались. Однако, когда я стал перед фактом случившегося, тем более, когда неверно был информирован об их бескровном захвате — вернее даже сказать, об установлении контроля над ними, — счел нужным не критиковать (нужна была моральная поддержка людей), а одобрить, полагая, что противостояние (вооруженное) завершено. И одновременно призвать всех участников конфликта к примирению, гражданскому миру. Можно задать и другой вопрос: а много ли знает мировая история случаев, когда сопротивление государственному перевороту длилось бы две недели? Это ведь уникальное явление! И разве это не лучшее доказательство того, что у защитников Конституции с “политической волей” было все в порядке. Но суть проблемы в том, что эта политическая воля была направлена не на то, чтобы “победить любой ценой”, а на то, чтобы “отстоять Конституцию и Закон законными средствами”. Уверяю Вас, в той обстановке это была очень сложная задача. И Верховный Совет, и Х Съезд депутатов, и Конституционный суд со своими задачами справились, как мне представляется, вполне успешно. Другой вопрос — как действовала высшая исполнительная власть, легитимизированная Х Съездом на основе Конституции и Законов РФ? Я лично не считаю для себя возможным сейчас анализировать эти аспекты; поскольку эпицентром обсуждений (и осуждений) выступает Парламент — моя задача заключается в том, чтобы показать всю вздорность большинства обвинений, возводимых на него. И разумеется на меня как на Председателя Верховного Совета РФ — первого полноценного Парламента Российской Федерации в ХХ столетии. И практически — первого главы этого Парламента, действующего на базе принципа разделения властей (Ельцин перестал быть главой Парламента со времени утверждения в Конституции этого принципа, поскольку сразу же был избран Президентом — именно в соответствии с этим принципом). Абстрагируясь (в определенной мере) от действий высшей исполнительной власти — и.о.Президента, силовых министров, я менее всего стремлюсь к обозначению их ошибок, я ставлю прежде всего задачу показать действия законодателя, лишенного Конституцией права на непосредственные исполнительные действия и свято выполнившего требования Закона даже ценой своей гибели. Может быть, не все парламентарии это осознавали, но те, кто руководил Парламентом, это не только понимали, но и исходили из своей ответственности перед Историей и предпочитали поражение от безусловного следования Закону победе, которая могла быть достигнута тактикой революционной целесообразности. Также мне трудно анализировать действия внепарламентской оппозиции, действия “улицы”, в которой неизбежно обозначились (и должны были обозначиться!) автономные центры принятия решений. К примеру, огромный массив людей, прорвав омоновские заслоны около 15 часов 3 октября, двинулся на захват мэрии; установив над ней контроль в течение 4-5 минут, организованно, по команде — часть двинулась колонной к “Останкино” и только меньшая часть к Дому Советов (перед ними- то я и выступал). Управлять такими людьми для законодателя — было практически немыслимо. Здесь возникает множество вопросов, так или иначе упирающихся в проблему “третьей силы”, действие которой очевидны: провокация с целью завершить государственный переворот пролитием “большой крови”. При этом, очевидно, ставилась двуединая задача: во-первых, дискредитировать законодателя и его выигрышную позицию защитника права, возложив ответственность за пролитие крови на него; во-вторых, напугать общество, в прямом смысле слова, затерроризировать его внезапно расширившейся карательной функцией государства, оказавшегося в плену полутеррористического режима Кремля. Собственно, повторно использовался метод, впервые примененный вскоре после референдума 25 апреля — при кровавой расправе над первомайскими демонстрантами. Тогда Парламент жестко вступился за право народа на демонстрации, осудил зачинщиков расправы, снял с работы министра Ерина, но опять вопреки Конституции Президент не подчинился решению Верховного Совета РФ. А мэр Лужков, “оскорбленный”, подал в суд на Председателя Верховного Совета. Как прореагировало общество на эти акции? — Да никак! Даже сейчас, в “Лефортово”, как сказал мне адвокат Фомичев, меня вызывают в суд по иску Лужкова — знает ли об этом общество, свободу которого на демонстрации я защищал? Так что же, я напрасно защищал эту самую свободу? Может быть, людям она не нужна? Им надо ЧП — наподобие введенного после того, как Парламент расстреляли, а меня бросили в тюрьму. ...Тем самым, общество показало свою неготовность защищать закон и порядок, правовой подход к разрешению любых общественных конфликтов; безразличие к сползанию политического режима к авторитаризму под надуманными предлогами “сильной исполнительной власти”. Разве может быть “сильной” исполнительная власть, если она не в состоянии обеспечить хлебом насущным своих подданных? Если не может бороться с преступностью и гарантировать безопасность граждан? Не может лечить больных и дать кров обездоленным? И разве эти плутократические рассуждения о “сильной руке” не известны нашим интеллектуалам со времен Аристотеля? Неизменно сопровождающихся установлением жесточайшей диктатуры? (Никколо Макиавелли сильно раздвинул горизонты понимания этих циничных идей). Но нынешние идеологи-ельцинисты далеко превзошли “бедного Никколо” (по Вольтеру). Классики, однако, признавали какие-то нравственные, этические границы действия правителей, нынешние правители отличаются абсолютным отрицанием каких-либо моральных норм в своих действиях. Это, похоже, правило