Эту дату Н. Яковлев заимствовал у Мельгунова, не оговорив этого ни единым словом. Последний же по этому поводу писал следующее: «В 1915 г. явилась мысль о возрождении масонских организаций, инициатива исходила из Киева. И цель была чисто политическая. Под внешним масонским флагом хотели достигнуть того политического объединения, которое никогда не давалось русской общественности. Объединение должно было носить характер «левый». В сущности органического отношения к «уснувшему» масонству эта организация не имела, за исключением личных связей. Так, активную роль играл, между прочим, один из прежних масонов, член Думы Некрасов. В организацию, по моим сведениям, входили представители разных политических течений, до большевиков включительно.
О существовании этой организации я знаю уже потому, что меня туда звали. Среди звавших был покойный В. П. Обнинский. Н. И. Астров рассказывал, что звали и его, — переговоры вели Н. Н. Баженов, С. А. Балавинский и одно из ныне здравствующих лиц»[1].
В этом свидетельстве верно лишь одно: самого Мельгунова звали в масонство действительно в 1915 г. Все же остальное отнюдь не бесспорно. Некрасов, на которого ссылается Мельгунов, очень определенно называет другую дату — 1910 г. В этом году, показывал он, «русское масонство отделилось и прервало связи с заграницей, образовав свою организацию «Масонство народов России»[2]. Керенский, как мы помним, датой своего вступления в «нерегулярную» ложу назвал осень 1912 г. Никакого «уснувшего» масонства, как об этом пишет В. И. Старцев[3] и как будет показано дальше, вообще не было, да и сам Мельгунов невольно доказывает это, ссылаясь на имена Баженова и Балавинского, которые в первую очередь должны считаться «уснувшими», если считать эту версию действительно имевшей место. В. А. Оболенский свидетельствует, что он «три года подряд избирался одним из трех выборщиком Высшего совета»[4], чего не могло быть, если бы организация возникла в 1915 г.
Кстати говоря, Мельгунов утверждает, что масоны 1915 г. придерживались ритуала. «В масонстве 15 г., — писал он дальше, — много было наивного. Люди говорили о ритуале, не отдавая себе в нем отчета. Для многих таинственность была своего рода психологической игрой. Я решительно отказался вступить в масонскую организацию, так как для подлинного объединения мне казались ненужными и запоздалыми традиционная внешность...», уместная во Франции, но непригодная в России[5]. Это свидетельство Н. Яковлев опустил, поскольку оно не стыкуется с его концепцией и утверждением, взятым у Кусковой, и Керенского, о том, что ритуал был отменен. Почему же Н. Яковлев избрал именно пять и 1915 г.? Надо полагать потому, что пятерки выглядят конспиративнее и, следовательно, внушительнее, чем, скажем, десятки, а дата 1915 г. нужна ему для увязки масонской организации с дворцовым заговором. Заметим, однако, что идея о заговоре появляется годом позже, в 1915 г. ее еще не было. Кстати говоря, в интересах своей собственной концепции Н. Яковлев просто должен быть заинтересован в более ранней дате. Всякой организации, пусть она даже масонская, нужно время для того, чтобы стать сильной, разветвленной, хорошо организованной и влиятельной. Шесть—восемь лет за плечами — более или менее подходящий срок, чтобы добиться такого положения. А как можно поверить, что организация, только что возникшая, тут же обзавелась централизованным руководством, многочисленными периферийными организациями, проникла во все партийные и политические слои общества, захватила там ключевые позиции и немедленно приступила к осуществлению отнюдь не малой акции — государственного переворота, должного передать власть из рук одного класса другому? Почему такая простая мысль не пришла Н. Яковлеву в голову — непонятно.
На основании «Диспозиции № 1», цена которой нам теперь хорошо известна, и письма Кусковой к Вольскому автор делает поистине глобальные выводы. «Прервем пока интригующее путешествие в призрачный мир политических силуэтов минувшего, — пишет он. — Для наших целей достаточно указать, что руководители российской буржуазии отнюдь не были безобидными людьми, полагавшимися лишь на легальную партийную деятельность. Напротив, они были очень рукастыми, не только ворочавшими капиталами, но и изобретательными интриганами. В самом деле, разве был иной путь затянуть генерала или офицера императорской армии в тенета заговора, как предложение оказать услугу «братству», а не принимать участие в «большой политике». Психологически расчет был точен».
Даже если считать «диспозицию» подлинным масонским документом, исходившим от реально существовавшего «Комитета народного спасения», а письмо Кусковой стопроцентно адекватным истине, и то они не дают оснований для такого вывода. Какими капиталами, кстати, ворочала та же Кускова или Керенский? Доведем заодно до сведения читателя, что даже у Гучкова не было никакого капитала, которым он мог бы «ворочать». Почему не было иного пути «затянуть» офицера в «тенета заговора», кроме масонства? Князь Вяземский, которого Гучков втянул в свой заговор, не был масоном, генерал Крымов также. Известный «морской кружок» Рейнгартена также ничего не имел общего с масонством. А главное, повторяем, содержание обоих документов решительно не позволяет делать сколько-нибудь серьезные выводы.
«В делах такого рода судить нужно по фактам», — пишет далее Н. Яковлев. Это очень хорошее заявление. Но вот что тут же следует за ним: «Масонская организация дала посвященным то, что не могла предложить ни одна из существовавших тогда буржуазных партий, — причастность к «великому делу». Вместо ложной риторики, пустой партийной трескотни — работа бок о бок с серьезными людьми. Работа «чистая», ибо не требовалось идти в массы, общаться с народом, которого российские буржуа в обличье масонов чурались и боялись не меньше, чем ненавистные им соперники у власти — царская камарилья».
За этой «ложной риторикой» (выражение Н. Яковлева) — ни одного факта и к тому же незнание действительного положения в «тогдашних буржуазных партиях», о которых Н. Яковлев судит так уверенно. Почему, скажем, кадетская партия не создавала у своих членов ощущения причастности к «великому делу»? Наоборот, такие люди, как Милюков, Шингарев, наконец, тот же Некрасов, которого автор считает весьма умным и талантливым человеком, и многие другие, в том числе и знаменитый наш ученый академик В. И. Вернадский, искренне верили в то, что они служат своей стране, а что может быть более великого, чем интересы страны? И как вообще может существовать партия, если она не верит в то, что служит большому делу? Почему, наконец, кадеты Шингарев, Некрасов, Оболенский, все члены своего ЦК, только став масонами (и оставаясь при этом кадетами), стали «серьезными людьми»? Приходится только удивляться и разводить руками.
Дальше то же самое. «Методы работы масонов — постепенное замещение царской бюрократии своими людьми на ключевых позициях сначала в военной экономике через «добровольные организации», Союз земств и городов (Земгор), — сулили планомерный переход власти в руки буржуазии». «Верность масонской ложе в глазах посвященных была неизмеримо выше партийной дисциплины любой партии. И когда пришло время создавать Временное правительство, его формирование нельзя объяснить иначе как возможным предначертанием той организации»[6] .
Мы попытаемся объяснить это иначе. Замена масонами царских бюрократов своими людьми и роль Земгора — это всего-навсего очередное проявление «ложной риторики», ничего общего с действительностью не имеющей. Что же касается утверждения, что верность ложе была «неизмеримо выше» верности партии, то масонские документы, в которых идет об этом речь, говорят о прямо противоположном тому, в чем нас уверяет Н. Яковлев.
Оставшуюся часть введения автор посвящает ответу на вопрос: «Почему роль масонов в действиях российской буржуазии оставалась вне поля зрения?»[7] Для этой цели он привлекает показания двух директоров департамента полиции в годы войны — Е. К. Климовича и С. П. Белецкого. Но, как и рассказ о князе Бебутове, мы их пока оставим, с тем чтобы вернуться к ним позже, в иной связи.
После такого введения естественно было ожидать, что все дальнейшее изложение будет представлять собой конкретное, шаг за шагом, документальное подтверждение тех выводов — посылок о масонах, о которых пишет Н. Яковлев на первых страницах своей книги. Но оказалось совсем не так — две трети книги (165 страниц из 237), идущие вслед за введением,
