Езда по горной дороге воскрешает в памяти выступление г-на Пархоменко на «Эхе Москвы». Он, тогда ведущий журналист газеты «Сегодня», в мае 1994 в составе парламентской делегации посетил Боснию и Герцеговину. Я помню его выступление на радиостанции — интервью брал, по-моему, Алексей Венедиктов. Последний задает вопрос по делу — о роли средств массовой информации и… Пархоменко наивен как ребенок — он считает, что предвзятости западных журналистов нет, просто — по его словам, дело в том, что сербы не смогли найти с ними общий язык, и поэтому один и тот же взрыв сербского снаряда показывает четырнадцать операторов, создавая сербам неприглядный имидж. Или он полагает, что так наивны все русские — спокойно скушают эту байку. Не смог «специалист» по Югославии ответить и на достаточно простой вопрос радиослушателя, дозвонившегося в редакцию… Тот же г-н Пархоменко на «Эхе» говорил о том, что много прекрасных дорог — и перекрыть их просто невозможно. Утверждение более чем спорное. Как раз-то дороги и можно все перекрыть блок-постами, тяжелее это сделать с лесисто-кустарниковой местностью по бокам путей. Дороги прекрасны? Да без специального навыка за первым же поворотом можно оказаться в пропасти! Как тут только Македонский с иллирийцами сражался? Ведь и этих дорог не было. Я ему сочувствую. Да и вся средневековая Европа в долгу перед римскими «стройбатами».

Настоящим эпицентром кровавого югославского взрыва стала именно Босния, «Югославия в миниатюре» — гористая и лесистая республика в центре бывшей Югославии, отделенная от нынешней, «белградской» Сербии рекой Дриной. Боснийская этническая карта носит справедливое название «леопардовой шкуры» — настоящая чересполосица народов, все они — и сербы, и хорваты, и мусульмане — южные славяне. «Мусульмане» как-то странно звучит для уха, ведь это слово обозначает религиозную общность, а не национальность. Здесь, в Боснии, это самоназвание южнославянской общины, состоящей из принявших ислам в средние века христиан и ославяненных турок. Ислам принимали здесь добровольно, ради привилегий жить в городах, не платить налоги, быть у руля власти. Очень похоже, как в недалеком прошлом в Союзе вступали в партию. Нонконформисты же, кого все эти материальные блага не прельстили, остались православными, сербами. Прошла такая страшная селекция, генный отбор. Правда, в Боснии был еще и такой феномен, как богомильство. Эта антихристианская ересь, зародившаяся в Болгарии, в веке, кажется, тринадцатом, именно в ряде боснийских районов получила статус официальной религии. А с приходом турок богомилы всей общиной и перешли в ислам. Очень грубо, но логично, можно объяснить и образование именно нынешней этнической карты — в горных районах вроде Тузлы мусульмане имеют богомильские корни, в большинстве же районов Боснии последователи Магомета населяли плодородные, удобные долины рек и города — тут комментарии излишни.

Мы приехали в Пале — горнолыжный курорт, временную столицу Республики Сербской. Ее почему-то пресса упорно называет столицей, но своей столицей сербы считают Сараево, в котором до войны сербская община лишь немного уступала по численности мусульманской. Пале — всего лишь деревенька, точнее — поселок, состоящий в основном из двухэтажных каменных домов. Здесь есть церковь в византийском стиле, казармы, завод «Фамос», где и размещается несколько министерств. В отеле «Панорама», небольшом трехэтажном домике, который весьма скромно смотрелся бы на фоне многих подмосковных особняков, размещается ставка Караджича.

В автобус входит группа молодых шумно ведущих себя парней в камуфляже и с автоматами «Калашникова». Еще через час мы добираемся до Новосараева — в какой-то из моментов, когда он объезжает Сараево с восточной стороны, из окон правого борта автобуса виден контролируемый мусульманами город. Взаимно — мусульмане на какой-то миг видят и автобус, поэтому дорога в этом месте прикрыта бруствером из дерево-земляных укреплений и искореженных остовов автомобилей. Видны пара небольших кладбищ. Одно христианское, с крестами. Другое мусульманское, с квадратными надгробиями. В глубине души радуюсь, что мало шансов попасть под бомбежку: автобус на горной дороге — мишень идеальная. Я представляю себе, мысленно бросая взгляд с высоты птичьего полета на медленно ползущую белую коробочку автобуса, как пилот элементарно выходит на такую цель… Один заход, белое пятно попадает в перекрестье прицела… Пожелание «Счастливой охоты!» сбывается. Вспышка пламени — вот и все, конец пути, души пассажиров возносятся на небо. Но справа — опять крутой склон, заросший густым хвойным лесом. Крутой поворот. Я, похоже, приехал.

Сараево. Вид с сербских позиций на востоке города

Опять в окно вдали мелькнуло Сараево. Вот остановка, по-моему моя. «Грбавица» — такое незнакомое слово произносят сербы. Я не до конца понимаю, что это название района города, но оно по звучанию — «грб» — ассоциируется с другим, известным мне — Еврейской Гроблей (кладбищем), местом дислокации Русского Добровольческого отряда. Я выхожу. С небольшим волнением вдыхаю воздух. Воздух войны, чистый и прозрачный, он немного пьянит. Осматриваюсь. Внизу раскинулся город, вокруг — горы. Кто — где, не ясно. Сербы мне поясняют, как пройти к русским. Пробираюсь среди небольших двух-трехэтажных белых домиков, тесно разбросанных по склону горы. Людей не видно. Между домами там и сям развешаны одеяла и плащпалатки, местами изрешеченные — они не дают мусульманским снайперам вести прицельный огонь по улицам. Вскоре женщина-сербиянка предупреждает меня, что там, куда я иду — стреляет («пуцает») снайпер. Да уж, блуждать по совершенно незнакомому городу в таких условиях немножко неприятно, можно по незнанию попасть под пулю. Сейчас, много дней спустя, я вижу, как снайпер поймал бы в окуляр прицела нескладную фигурку человека с сумкой, вышедшего на простреливаемый участок словно непуганный дикий зверь — на сидящего в секрете охотника. Тем более, стало потом ясно, первоначально мне по ошибке указали путь не к отряду, а к российскому посту «голубых касок». Наконец я вышел к нужному дому ориентиром мне послужила песня Александра Розенбаума, по-моему, его «казачьей» серии. Под крышей висит черный флаг с черепом — здесь штаб четнического отряда, командир которого — Славко Алексич. На крыльце навалена гора из ковров. На самом доме три черно-белые листовки. Взгляд задерживается на одной из них… Фото усатого мужчины в берете. Майор Войска Республики Сербской. Александр Шкрабов… 1954–1994… Смертью храбрых… На соседнем листке — Анатолий Астапенков… 1968– 1994… Одногодок… Мне сюда. Вот она — база русских добровольцев.

Трехэтажный дом по улице Охридская врезан в крутой склон горы Дебелло-Брдо, так что окна на юг, в сторону улицы (и высоты) имеет лишь верхний этаж. Окна двух других этажей выходят только в небольшой садик. То, что дом повернут практически «спиной» к горе, я потом понимаю, и сыграло свою роль в выборе его как штаба — Дебелло-Брдо контролируется мусульманами.

Кричу: «Есть тут кто?» Навстречу выходит, тяжело поднявшись по лестнице, обнаженный по пояс невысокий усатый парень в камуфляжных штанах. На белой груди, контрастной с загорелым лицом, — большой крест на черном шнурке. Вот он, первый русский доброволец, которого я вижу в Боснии. Василий, так он представился, приглашает меня в дом. Я спускаюсь по узким цементным ступенькам в полуподвальный этаж дома — в комнате два дивана, круглый стол. На стене висит РПК — ручной пулемет Калашникова с деревянным прикладом и без сошек, на комоде лежит какая-то деталь от гранатомета. Интерьер очень оживляет гроздь боевых гранат, свисающая с люстры.

Вскоре в дом заваливает шумная компания, в массе своей — в зеленой униформе. Тут не все — часть на Олово, на «положаях». Я сначала не понимаю, где это и что значит «олово». Никаких