сил спешит обнаружить в моих волосах, на моих руках следы преступления, о котором я умалчиваю!

«Завтра!»– умоляюще шептала Рези. «Завтра!» – согласилась я. Увы, это завтра никак не наступит. Я поспешила к ней, твёрдо веря в более продолжительное и взлелеянное удовольствие, выбрав для визита такое время, когда ещё не стемнело: я хотела вволю полюбоваться побеждённой Рези… и совершенно забыла о её муже! Этот ничтожный тип прерывал нас дважды; два раза он своим внезапным появлением спугнул наши жадно тянувшиеся друг к другу руки! Мы с Рези переглядывались, она была готова вот-вот расплакаться, я кипела от бешенства; когда он вошёл в третий раз, я едва не запустила стаканом с оранжадом в этого подозрительного, холодного, вежливого мужа… Как дрожал её голос, когда она сказала «прощайте»! Теперь нам мало воздушных поцелуев и робких прикосновений украдкой…

Что делать?

На обратном пути я строила и сейчас же отметала самые невероятные планы. Ничего!

Сегодня я снова иду к Рези; я скажу, что бессильна что-либо придумать; я её увижу, я вдохну её аромат…

Озабоченная не меньше моего, она спешит мне навстречу:

– Ну что, дорогая?

– Ничего не придумала. Вы на меня не сердитесь? Она впивается глазами в мой рот, её губы дрожат и приоткрываются… Её ответное желание приводит меня в волнение… Сейчас схвачу её прямо здесь и зацелую до смерти!

Она читает мои мысли и отступает на шаг. «Нет!» – шепчет она задыхаясь и показывает на дверь.

– Может, у меня, Рези?

– Да, если хотите…

Я улыбаюсь, потом качаю головой:

– Нет, у нас постоянные звонки; Рено ходит туда-сюда, хлопают двери… Нет!

Она в отчаянии заламывает белые руки.

– Значит, никогда? Думаете, я могу целый месяц жить воспоминаниями о вчерашнем вечере? Раз вы не можете ежедневно утолять мою жажду видеть вас, – отвернувшись, продолжает она, – не надо было и…

Надув губки, она опускается в то же кресло, что и вчера… Сегодня на ней вечернее облегающее платье из светлой шерсти в тон волосам, я ясно угадываю под ним плавный изгиб бедра, расплывчатый контур ноги, покрытой неосязаемым пушком серебристых волосков…

– О Рези!

– Что?

– А экипаж?

– Экипаж! Тряска, неожиданности, усталость, вдруг – любопытные физиономии в окне, лошадь падает, полицейский предупредительно распахивает дверцу, кучер стеснительно постукивает рукояткой хлыста в окошко: «Мадам! Дальше проезда нет, прикажете назад?» Нет, Клодина, только не экипаж!

– В таком случае, дорогая, подыщите подходящее гнёздышко сами… до сих пор вы находили лишь возражения!

Словно спугнутый уж, она вскидывает золотистую головку и поднимает на меня полные слёз глаза, в которых застыл упрёк.

– Так-то вы меня любите?! Вы бы ради меня пошевелились, если бы любили, как я вас!

Я пожимаю плечами.

– Зачем самим создавать препятствия? Экипаж вас парализует, в этой гостиной вас на каждом шагу подстерегают супружеские ловушки… Может, взять «Субботнюю газету» и найти кров на один день?

– Я бы не прочь, – с невинным видом вздыхает она, – но такие места находятся под наблюдением полиции… кто-то мне об этом говорил.

– Наплевать мне на полицию.

– Вам – да: ваш Рено – покорный муж…

Её голос меняется.

– …Клодина, – раздумчиво выговаривает она, – Рено, только Рено может… – Я в изумлении смотрю на неё и не нахожусь что ответить. Стройная в своём светлом платье, она с серьёзным видом ждёт, подперев кулачком детский подбородок. – Да! Клодина, наш покой – в его руках… и в ваших.

Она распахивает объятия, её лицо, непроницаемое и нежное, притягивает меня.

– Наш покой! О дорогая! Можете назвать его нашим счастьем. Но поймите, что я не могу больше ждать, ведь теперь я знаю, как вы сильны, теперь страстная и робкая Рези принадлежит вам!..

Я устремляюсь к её рукам, к её губам; я готова мириться с узкой, стесняющей движения одеждой, я вот-вот испорчу нашу радость своей торопливостью…

Она вырывается из моих объятий:

– Тс-с! Кто-то идёт!…

(Как она боится! Она стала ещё белее и прислушивается, наклонившись вперед; у неё расширились зрачки!.. О! Хоть бы этому несчастному Ламбруку свалилась на голову труба и освободила нас от его присутствия!)

– Рези, любовь моя, почему вы решили, что Рено…