— А Николай… товарищ Железнов согласился? — поинтересовалась Муся.

— Что? — не сразу оторвался от карты командир. — Ах, Николай! Попробовал бы он не согласиться… на таких условиях… Так, говоришь, на броде грунт каменистый? Гряда на перекате широкая, фуры пройдут?

В неровном свете то затухающего, то вновь разгорающегося костра холодные звезды то тускнели, то ярко мерцали на бархатном фоне сентябрьского неба.

Разложив на командирском планшете бумагу, Муся обдумывала свое письмо.

Что написать родным? Рудакову не удалось спрятать свою обмолвку, девушка успела подумать и оценить его «мало ли что». Но и без этого она понимала, на что идет. Да, нужно написать такое письмо, чтобы и мать, и братишки, и сестренка знали, какой была она, о чем думала… Обычно девушка даже и в мыслях избегала слова «смерть». Но в эту минуту не думать о ней она не могла. «Э, что там мудрить, напишу, как получится!» — решила Муся.

Карандаш быстро забегал по бумаге. Мысли разом нахлынули, и она едва успевала записывать их.

«Дорогие мамочка, папа, сестричка Клавочка и братья Витя и Вовик! — писала она. — Я иду на важное задание, на какое — может быть, потом вы узнаете, и потому хочу поговорить с вами, дорогие мои. Вы простите меня за то, что я доставляла вам столько хлопот и огорчений, что не послушалась и не уехала с вами тогда. Но, откровенно говоря, я об этом не жалею. Ведь я не со зла так поступила, ведь я хотела учиться любимому делу, а дело прежде всего, как любит говорить папа… Дорогие мои и родные! Вы, может быть, думаете, что сумасбродная ваша Муська забыла вас? Нет, я помню о вас всегда, вы всегда со мной, и когда мне становится очень трудно, я думаю о своей родной мамочке и мысленно беседую и советуюсь с ней.

Может быть, кто-нибудь из моих эвакуировавшихся подруг наврал вам, что я погибла, или, кто их знает, наболтал, будто я осталась с немцами. Так не верьте, это ложь. Я жива, здорова и работаю для нашей милой Родины, хотя где и как — написать сейчас не могу. Но верьте мне, потом все узнается. Я живу и борюсь, может быть, и не так, как бойцы нашей славной, героической Красной Армии на фронте борются, но тоже здорово, и делаю все, что могу, и жизни своей не жалею. Так что вы не стыдитесь своей непослушной Муськи. Характер у меня, правда, плохой, но душой я никогда не кривила, и если будет нужно для Родины, то, как член комсомола, выполню любое задание, а если надо — погибну за коммунизм…»

Муся представила себе, как мать будет читать ее письмо, читать и плакать, а вокруг нее будут стоять, хлюпая носами, братишки и эта, какая-то совершенно неизвестная сестренка, которую она видела только крохотным, только что народившимся существом. Девушке стало жалко их всех и особенно самй себя. Теплый комок подкатил к горлу. Муся упрямо тряхнула головой.

«Дорогая мамочка, папа, милые братишки и сестренка! Но вы не бойтесь, я не погибну. Я знаю, что выживу, мы победим фашистов, и я снова возьмусь за свое пение. Воевать еще придется много, и мы, наверное, долго не увидимся. Я не жалею, что попала сюда, потому что пока фашисты топчут нашу землю, какая же может быть учеба! Разве какое-нибудь пение в голову пойдет? Вот победим — и заживем счастливо. Я кончу училище и приеду к вам.

Ты представляешь себе, мамочка: приеду актрисой, везде афиши, аршинными буквами написано: «Солистка Мария Волкова». Вы сидите в первом ряду, а я выхожу на сцену в длинном вечернем платье, и папа спрашивает тебя: «Неужели это наша Муська-Ежик? Вот не ожидал!..» Ой, размечталась я! Разве об этом сейчас думать надо! Но без мечты и без поэзии, как говорил тут у нас один умный и хороший человек, ведь нельзя ни работать, ни жить, ни воевать. Правда, мамочка?…»

Муся перечитала написанное и задумалась. Нет, письмо ей не удавалось!

Снизу, от подножия холма, где курился посеребренный луной дым, несло промозглым, осенним холодом. Ледяная луна блестела в небе. Брр! Муся погрела над огнем руки, печально вздохнула и приписала:

«Крепко, крепко всех вас обнимаю, моих родных, любимых и дорогих, все время думаю о вас, мечтаю о встрече. Ваша Муська-Ежик».

Она не успела заклеить конверт, как из тьмы к костру вышел Николай. Он был такой черный, что лица его на темном фоне неба нельзя было разглядеть, и только зубы да белки глаз золотисто поблескивали отсветом пламени.

— Противник приближается к высотке вот оттуда, с юго-востока. Сейчас километрах в семи, — доложил разведчик, косясь на Мусю, на конверт в ее руке.

Девушке показалось, что от этой вести Рудаков вздрогнул и еще ниже склонился над картой, точно на спину легла какая-то тяжесть.

— Но идут медленно, по той же самой низине, что и мы шли, вдоль ручья. Свернуть им некуда, кругом горит, — продолжал Николай. — Растянулись… видать, совсем уже выматываются.

Командир вскочил на ноги:

— Адъютант, будите людей Карпова. По левому краю холма, вон там и там, копать пулеметные гнезда. Копать в полный профиль. Прочно. И чтоб у меня не спать на ходу!

Подождав, пока скрип сапог адъютанта стих, командир обернулся к Николаю:

— Смотри на карту. Мы будем сейчас отходить на запад. Вот по этой насыпи узкоколейки, по которой торф возили. Видишь? Она песчаная, ее никакой химией не подожжешь, а кругом пусть горит, даже лучше: с фланга не обойдут… Мы пойдем, а ты, она, — он кивнул на Мусю, — и это твой Елка-Палка пойдете на восток… Ну, чего смотришь? Правильно понял: именно на восток. Вот хотя бы по этой осушительной канаве. — Он показал на карте черную линию пунктира, протянувшуюся от высотки через болото к лесу, пятна которого зеленели у самого обреза карты. — По канаве идти верней, она и сейчас полна водой, безопаснее от пожара. Понял?

Рудаков выпрямился и вдруг, как бы сразу превратившись в настоящего кадрового офицера, холодным, металлическим тоном произнес:

— Партизан Железнов, вы — начальник группы. Приказываю вам любой ценой доставить через фронт ценности. Ясно? За сохранение отвечаете головой.

Николай и Муся сразу тоже подобрались и застыли в положении «смирно».

— Есть доставить ценности, товарищ командир! — коротко отрубил Николай.

Рудаков, поеживаясь, наклонился к костру, зябко протянул худые руки. Николай сходил в лес, вернулся с охапкой хвороста, подбросил сухих веток. Костер затрещал, завихрилось желтое жаркое пламя; искры полетели к небу. Звезды погасли. А тьма, обступившая костер, сразу уплотнилась. Откуда-то с опушки уже слышались голоса, позванивали, стукаясь друг о друга, лопаты, топор гулко рубил дерево.

— А зачем же укрепления, товарищ Рудаков? — поинтересовался молодой партизан.

— Все же уйдут! — добавила Муся.

Рудаков еще ниже склонился к огню. Девушке показалось, что на вопрос этот ему тяжело отвечать.

— Укрепления? — Он вздохнул. — Укрепления для обороны. Их надо будет держать, пока мы не оторвемся от противника.

Командир выпрямился, стукнул сапогом по торчавшей из костра головне. Целый вихрь искр взмыл в ночь.

— Ну, ступайте, готовьтесь в путь. Начхоз выдаст по вашей заявке все лучшее, что имеем. Лишнего не набирайте. И еще: мальца этого предупредите, я с ним уже говорил. Кстати, а нужен ли он вам? — Рудаков по очереди испытующе посмотрел на молодых людей.

Муся и Николай опустили глаза. Почему командир об этом спрашивает? Ну, конечно же, нужен! Этот ершистый, сердитый, пронырливый и смелый паренек может стать незаменимым товарищем в пути. Лучшего и не найти.

— Ладно, идите втроем, — согласился командир.

Пока Николай и Толя тщательно распределяли и раскладывали по мешкам багаж, Муся, уверенная, что они отлично управятся и без нее, прилегла в кустах, на подстилке из хвои, и вскоре задремала. Сквозь дрему она слышала, как спутники ее пыхтели над мешками, слышала и улыбалась. Приятно было сознавать, что кто-то о тебе позаботится.