уже не ходить…»

Анаис с Мари не стоится на месте; на мои вопросы они отвечают лишь рассеянными «да» или «нет», их так и подмывает отправиться, наконец, на бал. Ладно, пошли, раз уж им так невтерпёж!

– Сами увидите, учительницы ещё даже не спустились!

– Так им ведь достаточно сойти по боковой лестнице, и они в банкетном зале. Они просто время от времени проверяют, не пора ли им выходить.

– Вот именно, а если мы придём слишком рано и во всём зале никого не будет, кроме двух-трёх балбесов, вид у нас будет дурацкий.

– Заладила одно и то же! Если никого не будет, мы поднимемся по лестнице к пансионеркам и спустимся, когда будет с кем танцевать.

– Тогда ладно.

А я боялась, что никто ещё не пришёл! Большой зал уже наполовину заполнен парами, кружащимися под звуки сводного оркестра (взгромоздившегося на украшенную гирляндами эстраду в глубине зала). Среди оркестрантов – Труйар и другие местные скрипачи, корнетисты и тромбонисты с несколькими музыкантами из «Землячества Френуа» в обшитых тесьмой фуражках. Все они дудят, пиликают, стучат пусть не в лад, зато с большим азартом.

Нам надо протолкнуться через стену людей, сгрудившихся у открытой двухстворчатой двери перед нарядом полиции. Здесь обмениваются замечаниями, судачат о туалетах девушек и о том, кто с кем танцует.

– Дорогая, смотри, как она оголилась, прямо гулящая девка!

– И было бы что оголять! Кожа да кости!

– Вот уже четыре раза подряд – четыре! – она танцует с Монмоном! Будь я её мамашей, всыпала бы ей по первое число и отправила спать.

– А парижане танцуют не так, как наши.

– Точно! Еле шевелятся, точно кол проглотили. Ну да шут с ними, зато местные пляшут в своё удовольствие, не боясь перетрудиться.

Так оно и есть, хотя Монмон, блестящий танцор, сдерживает себя и не выкидывает коленца при парижанах. Монмон – прекрасный кавалер и всегда нарасхват! Да и как устоять перед этим служащим нотариальной конторы с нежным, как у девушки, лицом и кудрявыми чёрными волосами.

Мы робко входим между двумя фигурами кадрили, неторопливо пересекаем зал и садимся – три благовоспитанные девочки – на скамейку.

Конечно, я и сама знала и видела, что мой наряд мне идёт, что мне к лицу причёска и венок, но взгляды, которые украдкой бросают на меня обмахивающиеся веерами девушки, их внезапно вытянувшиеся физиономии придают мне ещё большую уверенность, и я чувствую себя непринуждённее. Теперь я могу без опаски осмотреть зал.

Людей в чёрном, увы, не так много! Правительственный кортеж уехал шестичасовым поездом. Прощайте, министр, генерал, префект и вся свита! Остаётся пять-шесть молодых людей, каких-нибудь секретарей, впрочем, довольно приятных, которые стоят в углу и, кажется, веселятся от души, потому что такой бал им наверняка внове. Кто другие кавалеры? Все – парни и молодые люди Монтиньи и окрестностей, некоторые в неуклюжих костюмах, некоторые в куртках – нелепая одежда для вечера, который хотели представить как официальное торжество.

Танцуют с парнями одни девушки, так как в этих полудиких краях женщина прекращает ходить на танцы, как только выходит замуж. Ради такого события девушки не поскупились. Платья из синего газа, розового муслина, на фоне которых загорелые лица юных сельчанок выглядят совсем чёрными, слишком прилизанные волосы, белые нитяные перчатки, и, как бы ни злословили кумушки у дверей, шеи и плечи не очень-то и открыты. Лиф поднимается слишком высоко, к самому основанию плотных белых холмиков.

Оркестр приглашает пары в центр зала, развевающиеся юбки дам задевают нам колени, и я вижу свою сводную сестру Клер, томную и очаровательную, в объятиях красавца Рабастана, который с белой гвоздикой в петлице кружится в неистовом танце.

Учительницы ещё не спустились (я прилежно наблюдаю за дверкой на боковую лестницу, откуда они должны появиться). И тут, поклонившись, меня приглашает на танец один из этих господ в чёрном. Я иду с ним; он довольно симпатичный – хотя чересчур высок для меня, – крепкий и здорово танцует, он не слишком меня тискает и весело оглядывает с высоты своего роста.

Какая я глупая! Мне бы наслаждаться танцем и в простоте душевной радоваться, что меня пригласили раньше Анаис, которая косится завистливым оком на моего кавалера. А на меня этот вальс навевает лишь грусть и тоску, глупую, наверно, но такую мучительную, что я с большим трудом сдерживаю слёзы… Почему? Ах, потому… – нет, не могу совсем, до конца открыться, могу лишь намекнуть: душа у меня болит потому что – пусть я и не охотница до танцев – мне хотелось бы сейчас танцевать с любимым человеком, хотелось бы, чтобы он был здесь, рядом со мной, и чтобы я могла выложить ему всё то, что поверяю лишь Фаншетте и своей подушке (и не поверяю даже дневнику); мне дико не хватает такого человека, и я чувствую себя ущемлённой, ведь открыть свои несбыточные мечты я могу лишь тому, кого люблю и знаю как самоё себя.

Мой высоченный кавалер не упускает случая поинтересоваться:

– Вам нравится танцевать, мадемуазель?

– Нет, сударь.

– Но тогда… почему вы танцуете?

– Потому что это лучше, чем ничего. После двух туров он заговаривает вновь:

– Знаете, а вы весьма выгодно отличаетесь от подруг.

– Пожалуй. Всё же Мари довольно мила.

– Что вы сказали?