скучно: я удобно устроилась в большом кресле, обложившись книгами, тут же вертится моя красавица Фаншетта, умница-кошка, которая всем сердцем меня любит, несмотря на то что я приношу ей массу огорчений – кусаю её розовые ушки и подвергаю сложной дрессировке.

Она до того меня любит, что даже понимает человеческую речь (мою!) и лезет целоваться, едва заслышав мой голос. Ещё Фаншетта любит книги, как старик-учёный, и каждый вечер после ужина заставляет меня убирать с полки два-три папиных толстых Ларусса – получается углубление, квадратный домик, куда она залезает умываться. Я задвигаю за ней стекло, и доносящееся из добровольного заточения мурлыканье напоминает приглушённый рокот барабана. Время от времени я на неё поглядываю, и тогда она вопрошающе поднимает брови, совсем как человек. Красавица Фаншетта, с тобой так интересно, ты такая понятливая (обыкновенная кошка, а куда понятливее Люс Лантене). Ты забавляешь меня с тех пор, как появилась на свет. Когда у тебя ещё только один глаз прорезался, ты уже пыталась воинственно подпрыгивать в корзинке, хотя ножки-спички не держали тебя. С тех пор ты живёшь припеваючи и без конца смешишь меня: то исполнишь танец живота при виде майских жуков и бабочек, то не к месту замяукаешь, подстерегая птиц, а то рассоришься со мной и цап-царап лапкой по рукам. Ты ведёшь возмутительный образ жизни: два-три раза в год я обнаруживаю тебя сидящей на ограде – смешную, одуревшую, в окружении целой своры котов. Я даже знаю твоего избранника, хитрюга Фаншетта, – это грязно-серый, длинный, тощий, облезлый котяра с огромными ушами и кривыми толстыми лапами – и как только ты можешь иметь дело с такой худородной тварью, да ещё столь часто? Но даже в пору своих безумств стоит тебе меня заметить, как ты на миг обретаешь свой обычный облик и по-дружески мяучишь, как бы говоря: «Видишь, никуда не денешься… Не презирай меня, природа требует своего, но я скоро вернусь и буду долго-долго вылизываться, чтобы истребить малейшие следы непутёвых похождений». О прекрасная беленькая Фаншетта, тебе так идёт твоя распущенность!

Насморк прошёл. Вскоре я замечаю, что из-за предстоящих экзаменов в школе поднимается суета – сейчас конец мая, а «испытание» назначено на 5 июля. Жаль, что меня это не волнует, но другие тревожатся сверх всякой меры, особенно Люс Лантене, которая рыдает над каждой плохой отметкой. Директриса занимается всем сразу, но прежде всего своей хорошенькой помощницей, которая крутит начальницей как хочет. Эме удивительным образом преобразилась! Великолепный цвет лица, бархатистая кожа, ясные глаза (хоть медаль с неё чекань, как говорит Анаис) придают ей вид торжествующий и злорадный. Она за год так похорошела! Лицо теперь не кажется плоским, рот больше не кривится при улыбке, а белоснежные острые зубки так и сияют. Рыжая директриса не устаёт ею любоваться; она больше не сдерживает при нас постоянного желания потискать свою лапочку.

В этот тёплый день класс гудит – повторяют «отрывок», который придётся рассказывать в три часа. Я клюю носом, на нервной почве меня обуяла лень. Сил больше нет, и вдруг меня подмывает потянуться как следует, кого-нибудь оцарапать, вцепиться кому-нибудь в руку – жертвой, разумеется, оказывается моя соседка Люс. Я хватаю её за загривок и вонзаюсь ногтями прямо в шею; к счастью, она молчит, и мною снова овладевают вялость и раздражение…

Дверь открывается, в класс без стука входит Дютертр – в светлом галстуке, с развевающимися волосами, помолодевший, воинственный. У вскочившей директрисы едва хватает сил пролепетать «здрасьте», она прямо пожирает глазами красавца-доктора, не замечая, что её вышивка упала на пол. (Кого она больше любит: его или Эме? Странная женщина!) Класс встаёт. Из вредности я остаюсь сидеть, так что Дютертр, обернувшись, сразу обращает на меня внимание.

– Здравствуйте, мадемуазель. Здорово, детишки! А ты что развалилась?

– Я вся растекаюсь, у меня больше нет костей.

– Заболела?

– Нет, не думаю. Просто погода такая, да и лень напала.

– Ну-ка, поди сюда, я тебя осмотрю. Снова-здорово, затяжной осмотр под предлогом медицинского обследования? Директриса испепеляет меня негодующим взглядом: как я смею так себя вести, так дерзко разговаривать с её драгоценным кантональным уполномоченным. А чего мне стесняться! Тем более что ему самому весьма по вкусу такие развязные манеры. Я лениво тащусь к окну.

– Здесь плохо видно, мешает тень деревьев. Пойдём в коридор, там солнце. У тебя паршивый вид, дитя моё. Врёт как сивый мерин! У меня отличный вид, уж я-то знаю. Если же он считает меня больной из-за синяков под глазами, он ошибается. Наоборот это хороший признак – если под глазами у меня круги, значит, я хорошо себя чувствую. К счастью, уже три, иначе я поостереглась бы отправляться даже в застеклённый коридор с этим типом, которого боюсь как огня.

Он закрывает за нами дверь, и я, обернувшись, говорю:

– Вид у меня вполне здоровый. Что это вы придумали?

– Здоровый? А синячищи до самых губ?

– У меня просто такого цвета кожа.

Он усаживается на скамью и ставит меня перед собой, так что его колени упираются мне в ноги.

– Хватит молоть вздор. Лучше скажи, почему ты на меня всё время дуешься?

–..?

– Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Знаешь, твою мордашку трудно забыть.

Я отвечаю глупым хихиканьем. О небо, пошли мне ума и подскажи находчивые ответы, а то я чувствую себя такой безмозглой.

– А правда, что ты часто прогуливаешься в лесу одна?

– Правда. Ну и что?

– А то, плутовка, что ты, наверно, подыскиваешь себе дружка? Вот, значит, как за тобой присматривают!

– Вы не хуже моего знаете всех в наших краях. Неужели, по-вашему, тут хоть один годится мне в дружки?

– И то верно. Однако ты достаточно ветрена, чтобы…

Он хватает меня за руки – глаза сверкают, зубы блестят. Какая же тут жара! Хоть бы он отпустил меня в класс.