«Скорее уж Лягушка-царевна! – поправил Лаврентьев. – Подберука я ее кожу от греха. Голая, чай, по снегу далеко не сбежит!»
Он подобрал невесомую пленку с пола, еще теплую, шелковисто сочившуюся из пальцев, подошел к столу, включил настольную лампу. Вышел в коридор, уведя за собой и Мартынова, выключил верхний свет, прикрыл дверь.
«В общем, так, – начал распоряжаться. – Оставить здесь двух человек, ну хотя бы Федорова с Чихоткиным, оборудовать пост у дверей круглосуточный. Завтра установить камеру слежения, сюда… – он ткнул пальцем, – монитор. Привезти продуктов, простых, но сытных. Воды и вина здесь хватает. Ее никуда не выпускать, внутрь никого без моего разрешения не впускать – головой отвечаешь! Языками не трепать, узнаю – вырву! И чтоб волоса с ее головы не упало! – он для убедительности покачал перед лицом Мартынова указательным пальцем. – Всех и каждого предупреди!»
«Троих надо!» – ответил Мартынов, глядя сверху вниз на шефа.
«Зачем троих? – поморщился Лаврентьев. – Пигалицы испугались?»
«Так если у них такая картинка на экране целый день маячить будет – крыша может поехать! – пояснил Мартынов. – Ребята молодые, в одиночку дежурить нельзя оставлять, а спать когда-то тоже нужно!»
«Добро! – подумав, согласился Лаврентьев. – Только местных из биллиардной не забудь забрать. А то у них раньше крыша съедет! И это… – он щелкнул пальцами, соображая. – Халатов ей парочку принесите, постельное белье свежее. Может, поспит, придет в себя».
Он ушел к Петровичу в машину, отказав себе даже в чашке кофе. И молча сидел на заднем сиденье, перебирая в пальцах русалочью сброшенную кожу, растягивал, пытался порвать. Жечь побоялся, а вот понюхать – понюхал, не смог преодолеть любопытство. Абсолютно никакого запаха. Может, самую чуть – озоном.
Пора было ехать домой. К жене, черт ее забери совсем, возвращаться…
– …Возвращаться домой будем, – продолжал Петрович свой рассказ, неизвестно когда начатый и полностью прошедший мимо внимания Лаврентьева, —я покажу это место. Прямо как шел груженый, так и ушел с полотна! Тоннель в снегу пробил – метров тридцать с гаком, что тебе бульдозер «Коматцу». Но удержал машину, не завалил! – Петрович замолчал, поерзал, спросил: – А может, зря я это рассказываю? Болтаю, болтаю все, а вам не интересно?
– Да нет, рассказывай, – сказал Лаврентьев. – Вполне занятно. И время, опять же, скоротаем!
Но водитель уже раздумал продолжать повествование одной из многочисленных своих шоферских баек. Не нравился ему вид хозяина. И хоть причины дурного настроения Лаврентьева были ясны, и час ранний, утренний – выспаться толком не удалось, но стало Петровичу понятно, что незамысловатым трепом не развлечь пассажира.
Он взглянул зачем-то в окно – оно до половины запотело, хоть салон и проветривался, кашлянул, нерешительно спросил:
– А, может, зря мы все это затеяли? Народ согнали, тарахтелку эту мучим… Кончили бы по-тихому, да и прикопали в лесочке. А то и вовсе без вас можно было управиться: я да Мартын – легко бы сработали. Чисто бы сделали, вдумчиво. А, Сергей Михалыч?
Конечно, он по-своему заботился о деле. И о его, Лаврентьева, спокойствии и безопасности. Если б не было некоторых нюансов, которых Петрович не знал, да и знать не должен, так и сделали бы. Впрочем, не было бы этих нюансов – может, и вообще делать ничего не надо было. Так и продолжалась бы его двойная жизнь, к которой он привык за последние полгода, в которую втянулся.
– Як чему говорю! – продолжал разъяснять очевидные с его точки зрения вещи Петрович. – Все ж понятно: глубоко, солидно, надежно. На века, можно даже сказать! Ребятам лишний урок опять же! Но ведь если разобраться, то глубже – не всегда лучше. Здесь ведь главное – как и где! Я рощицу знаю – там с войны еще воронка на воронке, и осиной все поросло. Так милое дело – на дне прикопать. Когда снег сходит – воронки эти водой наполняются, и до-олго так стоят, чуть не до июля. Вот там бы сделать – и следа бы не осталось через неделю…
Неделю он прожил как в угаре: работу совсем не помнит, о Русалке может перечислить по пунктам и с точностью до часу.
На следующий же день сам – сам! – поехал в головную лабораторию, отдал конверт с непонятной одеждой Валентину. Ничего не пояснял, просто положил перед ним на стол, попросил разобраться. Валентин вытянул длинными своими пальцами краешек пленки, потер подушечками, хмыкнул. Спросил о срочности. Получил ответ: чем раньше – тем лучше. И чем меньше людей будет знать – тем еще лучше. Пожал плечами, обещал сделать. Убрал конверт в ящик стола.
Часа в четыре позвонил Мартынов, сказал просто: «Есть проблема». Русалка ничего из предложенного не ела, только часто пила воду. Дежурная смена из кожи вон лезла, пытаясь уговорить ее прервать голодовку, варили мясо, рыбы нажарили – безрезультатно.
Лаврентьев бессильно ругался, пытаясь объяснить бывшему майору, что не всегда вкусы одного совпадают со вкусами другого, даже хотел привести пример с людьми, категорически не принимающими животную пищу. Но мудреное слово по законам подлости начисто пропало из памяти, а терпеливый Мартынов молчал, то ли не понимая, что именно хозяин имеет в виду, то ли не желая подсказывать. Пришлось отправить человека на рынок набирать коллекцию овощей и фруктов – каждой твари по паре, от цветной капусты до маракуйи с черникой.
В пять часов, на два часа раньше обычного, приказал секретарю перенести вечерние встречи на утро и уехал из офиса. В шесть часов был в «Ручьях». На подходе к крыльцу вспомнил, наконец, забытое слово: «вегетарианство».
В доме он быстро разделся, бросил пальто с перчатками и шарфом на первый попавшийся стул. Прошел к кабинету, лишь на секунду остановившись возле монитора, передававшего контрастную картинку: белое тело женщины, сидевшей в углу черного дивана и листавшей книгу. Немного успокоился – на умирающую от голода Русалка не походила.
Книги она действительно листала, а не читала. Штук сорок разнокалиберных томов было разбросано по полу, сложено друг на друга. На вошедшего в комнату Лаврентьева девушка не обратила внимания – так, взглянула мельком и снова опустила голову в раскрытую на коленях книгу, продолжив перелистывание страниц. Пестрый Людмилин халат, скомканный, лежал тряпкой возле туалета. Стопка неразвернутого постельного белья выглядывала из-за спинки дивана.
Он немного постоял, прошел к столу, осмотрел расставленные по всей поверхности блюда. Ломтики розовой ветчины подсохли, на кружочках копченой колбасы выступили капельки влаги, отварное мясо, куски которого грудой были навалены в отдельную тарелку, потемнели с поверхности. Пощупал хлеб, яблоки, мандарины. Приподнял и снова брезгливо опустил на стол осклизлую шкурку банана. От жареной картошки еще пахло луком, но сама она безнадежно остыла, подернулась матовой жирной пленкой.
Лаврентьев вышел в коридор, подозвал к себе Голубенко, вдвоем вынесли из кабинета потерявшие привлекательность продукты. Оставили только два крупных яблока и пяток мандаринов. Русалка продолжала сосредоточенно шуршать бумагой.
«Давно она так?» – спросил Лаврентьев, оказавшись наедине с охранниками и кивнув на монитор.
«Читает? – уточнил вопрос Голубенко. – Я в восемь на смену заступил – уже сидела!»
«А с чего ты взял, что она читает? Скорее уж считает. Страницы, имею в виду!»
«Не-е! – поддержал товарища Капустин. – Мы внимательно смотрим! Она по первости медленно листала и по-другому: то вперед листает, то назад. Как будто слово или букву ищет. Книжек пять так переворошила, мы не мешали. А потом перестала назад заглядывать и, как набрала скорость, – так и сидит. А читаные книги назад специально не ставит, думаю, чтоб не перепутать».
«Ясно. Халат сама на пол сбросила?» – продолжал расспрашивать Лаврентьев.
«Кто ж еще? – удивился Голубенко. – Мясо заносил, так вижу—валяется. Жалко вещь, дорогая! Поднял, на стул повесил…»
Халат – Лаврентьев это отчетливо помнил – валялся на полу возле распахнутой двери в туалет. На мониторе его не видно, экран позволял разглядеть только диван, стол и вход в душевую.
«Повесил, говоришь? – ой отодвинулся, подманил охранников. Неслышно возникший Матвеев тоже шагнул ближе к монитору. – Я его не сбрасывал. Сейчас тарелки забирали – обратил внимание, где он лежал?»
