Наконец всё прояснилось. Богословского отправили на гауптвахту, портфель достали крючком, правда, он издавал весьма неприятный запах. Но все документы были на месте. Объедкову объявили строгий выговор за нарушение режима секретности.

Вечером Бурцев пришел домой. В комнате сидел гость. Его звали Коля, он был командир роты связи, откуда был солдат Богословский. Об этом «ЧП» знал весь полк, поэтому Бурцев не стал ничего спрашивать.

— Коля до тебя спал на этой кровати, я тебе говорил, — сказал Гена. — Видишь, какая везучая, никто не задерживается. Говорят и ты скоро уходишь. Когда свадьба?

Бурцев удивился информированности Гены.

— Ещё не решил.

— Как не решил, если весь полк говорит. Говорят, что ты скоро и папашкой будешь.

Бурцев усмехнулся:

— Что они со свечкой стояли, что ли. Все знают даже то, что и я еще не знаю. Коля сидел печальный.

— Не печалься, Коля, авось всё обойдется, давай лучше выпьем, — сказал Гена.

— Понимаешь, Гена, не во мне дело. Этот негодяй Объедков солдата под статью подвел. Солдат-то золотая душа. Его бы попросили на истребителе подежурить, он бы и там подежурил. Парень безотказный, пахарь, одним словом. Если бы другие условия, он бы этого Объедкова одним ударом в землю загнал, у него кулачищи как моих два. Мне кажется, в неуставнухе во многом офицеры виноваты. Во-первых, все скрывают, а, во-вторых, вот такие «огрызковы» пример подают. Я курсантом был в Киевском училище связи. Помню, пошли мы в гарнизонный караул. Там, на гарнизонной гауптвахте младший лейтенант начальником был. Ума как у воробья, сам после школы, училища не кончал, из «кусков». Он говорил: «Если бы мне лейтенанта дали, я за звездочку готов подметать зубной щеткой Крещатик». А знаешь, как эта сволочь издевалась над «губарями». Помню, январь, мороз стоял сильный. Стены в камерах льдом покрыты. А особо холодная камера Котовского (там Котовский, говорят, в свое время сидел, оттуда и сбежал). Эта камера угловая, там вообще, всегда минус. Провинившихся арестованных сажали туда. Так вот, вечером прогулка арестованных. Во дворе этой гауптвахты квадрат пятьдесят на пятьдесят залит — каток. Перед прогулкой лед поливают водой. Выводит арестованных, ставит на этот квадрат и командует: «Ориентир — березка белая, летом кудрявая — первых двух поощрю». Это значит, что в шапке разрешит спать. «Двух последних наказываю». Это, значит, спать в камере Котовского. «Противник с фронта, по-пластунски вперед». Вот они на животах ползут к заветной березке. Когда уже цель близка, он командует «противник с тыла». И так, на животах, они ползают около часа. Шинелями всю воду вытрут, а потом в мокрых шинелях — в холодные камеры спать. Губари эту экзекуцию называли «джамайка». Потому как это сопровождалось под мелодию Робертино, знаешь, пластинка такая была. Эта сволочь любила, что ли, эту мелодию. И никто его не прибил, говорят, получил лейтенанта. Знал об этом и комендант, и начальник штаба Киевского округа, но никто эту сволочь и пальцем не тронул. А мы сейчас говорим Сталин, Сталин. Это уже при Брежневе. Не было бы Сталина, другого нашли бы вождя. Этих гадов, знаешь, сколько? Им только клич дай, а всё остальное они сами сделают.

— Ну ты понес, Коля. Смотри, за такие слова и загреметь можешь.

— Вот поэтому и живем — под одеяло себе бормочем. Вон замполит Шорников собрал офицеров и давай книгу Солженицына хулить. Видно, указания такие дали. Я читал, ещё разрешена была, а тут запретили. Так он выступает и говорит: «Солнценежен, этот Солнценежен», а Юра Кусков возьми, да и выкрикни «Солнцедаров» (вино есть такое «Солнцедар») и уже через пять минут Шорников говорит: «Книга этого Солнцедарова — пасквиль на наше общество». А сам эту книгу и в глаза не видел, потому и не знает фамилию автора, а берется судить.

Коля замолчал, потом взял стакан с водкой, залпом выпил, не закусывая, встал.

— Я пошел, а то молодая жена волноваться будет.

Бурцев встал.

— Я, наверное, Гена, тоже пойду.

— Слушай, Вася, когда мне на твою кровать переселяться?

— Можешь сейчас, я буду там жить. Если не прогонят, конечно, — пошутил Вася.

Свадьба состоялась через месяц. Бурцев зажил спокойной семейной жизнью. Служба стала не в тягость, со всем этим развалом он уже свыкся.

И вдруг в полку произошли события, которые круто изменили его жизнь. В конце февраля поздно вечером неожиданно нагрянула комиссия со штаба армии. Все офицеры разошлись по домам, а солдаты готовились к отбою. Полковник с четырьмя офицерами зашел к дежурному по полку и вручил ему пакет. Тот дрожащей рукой его вскрыл. В нём было распоряжение по поднятию полка по тревоге с целью проверки. Технику и личный состав сосредоточить в районе сбора по тревоге.

Дежурный нажал кнопку «тревога» на своем пульте. Но пульт оказался сломан и не сработал. Он бросился к телефону, чтобы по телефону обзвонить роты и полковых начальников. Но в трубку никто не отвечал. Солдат, дежуривший в это время на коммутаторе, вел любовную беседу с телефонисткой дивизионного узла. Находясь под влиянием эроса, он не замечал вызовы дежурного. И только, когда нога помощника дежурного по полку, огревшая его по спине где-то в области лопаток, спустила солдата на грешную землю, телефон заработал. В течение получаса удалось всех обзвонить.

Бурцева оповестил посыльный из его роты. Он прибыл в полк и увидел картину, полную противоположности той, что была в период осенней проверки. Тогда люди знали, когда будет тревога, всё было готово, а сейчас всех застали врасплох. Уже не было той беготни. Солдаты всё еще возились в казармах, и только старшина и командиры взводов его роты оказались на месте. Они еще не уходили домой. Тревога их застала в кладовой для личных вещей, где они обмывали день рождение одного из прапорщиков роты. Они еще не успели изрядно набраться, поэтому быстро построили роту, вооружили и убыли в парк боевых машин. Рота быстро завела свою технику. Пока в парке не было никакого движения, они успели проскочить и стать в районе сбора по тревоге, который находился в шестистах метрах от автопарка в лесу. Другим же было похуже. Все начали выгонять технику. Регулирования никакого не было. Хаотичное движение машин образовало заторы. На выходе из ворот заглох тягач, перекрыв всё движение. Все кругом гудело, скрежетало, материлось. Тягач нельзя было оттащить, а прибывающая техника образовывала огромную пробку. Выручил смышленый танкист. Рядом с воротами он взломал бетонный забор, потом подцепил спереди тягач и поволок его в лес. Больше половины техники осталась в парке. Некоторые по неисправности, многие из-за отсутствия горючего. Говорят, зам. по тылу отдал четыре бензовоза солярки колхозу за корма для полкового свинарника. Бензин расхищали прапорщики прямо с баков машин для своих лодочных моторов, благо место озерное, рыбное и каждый уважающий себя прапорщик имел лодку с мотором. В двенадцать часов дня ждали вертолет с командующим армии. Провозившись всю ночь, полк всё еще продолжал ковыряться в парке. К четырнадцати часам в полк прибыли две «Волги». На одной был первый зам. командующего армии, на другой — комдив. Егоров встретил генерала, доложил. Тут же прибыл проверяющий, полковник доложил генералу, отметив, что много недостатков, которые устраняются в ходе проверки. «Всё изложу в акте, но полк слаб» — в конце заметил он. Генерал зашел в хранилище роты Скворцова. Там стояло больше половины незаведенной техники. Возле машин ползали чумазые офицеры, прапорщики и солдаты.

— Что это за безобразие, командир полка? — спросил генерал. — Почему так много техники не завелось? Кто командир роты?

Старший лейтенант Скворцов подбежал к генералу и представился.

— Тебя, наверное, снять надо с должности, — сказал генерал.

Все молчали. Но за ротного ответил комдив.

— Ротный не плохой — год отличная рота. Это Николая Ивановича, заместителя начальника штаба округа, зять.